Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Основания и направления структурного анализа
Автором исходной методологической программы структурного исследования в антропологии XX в. был К. Леви-Стросс. Он синтезировал принципы эмпирических описаний англо-американской антропологии, теоретических построений французской социологии, лингвистических исследований в целостный структурный метод. Его идеи нашли широкое распространение в этнологии и антропологии второй полвины XX в., породив множество работ, которые находятся на пересечении антропологии и лингвистики: мифы, фольклор, литературно-художественные произведения. Из критики этой программы появились «неклассические» тенденции, связанные с пересмотром оснований лингвистического моделирования и места языка в объективации содержаний сознания, в конституировании культурных феноменов, представленные такими известными именами, как М. Фуко, Ж. Лакан, Ж. Деррида. Теоретические основания первоначальной версии структурной антропологии строились на сочетании рационализма в его неокантианской интерпретации неопозитивистского обоснования научного знания. В «Структурной антропологии», а позже в работах «Тотемизм сегодня и «Первобытное мышление» Леви-Стросс применяет лингвистическую методологию, прежде всего приемы фонологического анализа Н. Трубецкого, структурной лингвистики и семиотики. Использовались также социологические концепции социальности и коммуникации. А противопоставление этнологии и истории свидетельствовало о стремлении развести социально-научное и гуманитарное знание о социокультурной реальности. В этот период место и роль языка в познании, в том числе научном, определялись преимущественно в духе логической и аналитической философии, для которых эта тема была первостепенной. Однако кантианская схема познания была переосмыслена, когда в ее теоретические основания включили понятие языка как главного посредника между познающим субъектом и миром. В структуралистских построениях обнаруживаются определенные и значимые влияния этих идей, по крайней мере в двух направлениях. Одно из них связано с классическими школами структурной лингвистики: Леви-Стросс в своей методологии ориентировался прежде всего на фонологическую теорию Н.С. Трубецкого и позднее Р. Якобсона. Другое — с американской этнолингвистикой, представленной прежде всего фигурами Сепира и Уорфа. Эти теоретические позиции усиливали концептуальную близость структурализма и неопозитивизма по ряду общих признаков: —разграничение эмпирического и теоретического уровней в структуре научного познания; —поиск универсального метода, общего для естественных и социальных наук; —использование логико-математического моделирования. Согласно Леви-Строссу, основанная на таких принципах научная антропология позволяет построить логические переходы от индивида к обществу и от одного общества к другому. По мнению некоторых критиков, на Леви-Строссе завершился «классический» структурализм и начался новый его этап, представленный третьим поколением структуралистов, критически пересмотревших наследие предшественников. Последовательными критиками структурализма были экзистенциалисты, персоналисты, частично феноменологи. Дискуссии разворачивались вокруг двух главных тем: структура и история, структура и субъект. Работы Леви-Стросса следует рассматривать в контексте этих дискуссий, в частности по поводу соотношения истории и этнологии. В этой связи уместно привести слова Л. Сэва: «Отрицая субъективистские концепции экзистенциализма и персонализма, структурализм опирается на результаты различных наук о человеке, на анализ объективных структур — экономических, исторических, культурных, лингвистических и других, привлекает большой конкретный материал для обоснования своих выводов»1. Расхождения между структуралистскими и экзистенциалистскими исходными допущениями обнаруживаются в акцентах: примат структур над практикой и событием; утверждение бессознательного как латентного обоснования любого культурного ансамбля и отсюда подчиненная роль сознания; условный характер исторических процессов и соответственно исторического познания; подчинение «диалектического разума» (в сартровском смысле, т. е. переживаемого понимания практики как таковой) «аналитическому разуму», где, по словам Леви-Стросса, «узнает себя нынешняя наука»2. Эти расхождения не означают отказ структуралистов от историчности. Но становятся очевидными при сопоставлении «Первобытного мышления» Леви-Стросса (1962) и «Критики диалектического разума» Сартра (I960) в противопоставлении утверждений: —о языке как парадигме мышления и основном условии практики или как моменте «практико-инертного» поля и как «сбросе» практики; —о многомерном и дискретном характере истории или о едином потоке тотализации; 1 Сэв Л. О структурализме. Заметки об одной из сторон идеологической жизни Фран 2 Ipola E., de. Le structuralisme ou I'histoire en exil. These de doctorat on lettres. Nanterre, — о структурной детерминации или о приоритете индивидуального действия; — об аналитическом, «конституированном» разуме как основе исследования или о диалектическом, «конституирующем». И если Сартр соглашается включить структуры в единый порок тота-лизирующей деятельности субъекта, то лишь при условии, что основное внимание уделяется не тому, как структуры «делают» человека, а тому, «что делает человек из того, что с ним сделали», т. е. индивидуального практического действия как порождающего событие. Леви-Стросс, в свою очередь, считает философию Сартра подходящим объектом для этнологического изучения современного западного общества с его «европоцентризмом» и стремлением к «презентации». Леви-Стросс открыто называл себя структуралистом, демонстрируя приверженность нормам естественно-научной и лингвистической строгости. Барт, Фуко, Лакан не идентифицировали себя так. Однако принято называть, например, Фуко структуралистом второго поколения (после Леви-Стросса), а Ж. Деррида отнести к третьему. Ж. Деррида как философ, а Ю. Кристева как филолог сходным образом строят и исследуют свои теоретические объекты — «грамматологию» (Деррида) «семиотику», точнее, «семанализ» (Кристева), выделяя такие понятия, как «письмо», «текст», «различение», в качестве определяющих предметную область изучения. Классическим статичным категориям Деррида противопоставляет «самостирающийся статус понятий грамматологии», предполагающий подвижность их значений, а Кристева подчеркивает, что изучает «означающие» не как системы, но как социокультурные практики, изменяющиеся в ходе развертывания коммуникативных процессов. Смысл «грамматологических» и «семаналитических» построений, «деконструктивно-конструктивная» работа (термин Деррида) направлены на выявлении в культуре и человеке не инвариантных, но динамических структур, расположенных на иных уровнях индивидуальной и коллективной организации, нежели традиционно трактуемое рациональное мышление. Как уже отмечалось выше структурализм полистилистичен. Так, например, Деррида пользуется разновременными материалами: Гуссерль и Платон, Руссо и Соссюр, Леви-Стросс и Фуко. Но он обращается к их работам не для выявления исторической последовательности разворачивания идей, но для обоснования правомерности своей позиции — грамматологии. Он также феноменологичен. Так, Деррида опирается на идеи Гуссерля, который на рубеже веков в ответ на симптомы кризиса абсолютных трансцендентальных предпосылок познания обратился к его историко-культурной опосредованности. Он впервые, согласно Деррида, обратился к «структурным», «историческим» или «материальным» априори, на которые опирается изучение культуры и выявление тех предпосылок, которые помогают объяснить конкретно-историческую обоснованность различных структур мировидения. Практически все структуралисты — исследователи в какой-либо конкретной области: этнология, психология, искусствоведение, литературоведение. Но все обращаются в своих построениях к антропологическим основаниям. Безоговорочно причисляют к структуралистам К. Леви-Стросса, Ж. Лакана, Р. Барта, М. Фуко. Для антрополога К. Леви-Строс-са главный объект критики — европоцентризм; для историка науки М. Фуко — эволюционистский прогрессивизм и преимущественное внимание к внешним выражениям культурных форм; для психолога Ж. Лакана — абсолютизация рациональности; для искусствоведа Р. Барта — ахронность, мнимая вневременность эстетических вкусов и идеалов. Относительно предметных областей, изучаемых структуралистами, можно сказать следующее. Литературовед Барт и историк науки Фуко работали на традиционном материале истории европейской культуры. Лакан в области психоанализа и Леви-Стросс в поле современной первобытности изучали принципы символизации отношений человека с окружением. В рамках критической программы структурализма пересматривались все основные положения классического рационализма, предполагавшие возможность: — свести человека к его сознанию, а сознание — к саморефлексивной рациональности; — ограничить культурно-исторический процесс совершенствования-ем имманентных свойств человеческого разума; — свести этот процесс к линейному разворачиванию какого-либо одного фактора, принимаемого за основополагающий; — утверждать, что все эти абстракции суть выражения естественного хода истории. Критика этих позиций осуществлялась и раньше, в работах таких философов и историков культуры, как Ф. Ницше, А. Шпенглер. Однако для структурализма характерен их анализ на зыке социально-научного исследования, и прежде всего сквозь призму языковых, знаково-симво-лических определений. На этом базируется общая методологическая позиция постсоссюровской семиотики. Она предполагает выявление «логики культуры» в ходе изучения теоретических возможностей перехода от атомарного знака к идее последовательности, цепи знаков, текста, кода, где значимы не отдельные знаки, но знаковые отношения или функции. Современная семиотика объединяет зоосемиотику, коммуникацию посредством жестов, осязания (кинесика); традиционную медицинскую семиологию, связанную с проблемами диагностики; новые аспекты лингвистической коммуникации, включающие, например, интонационные или ритмические аспекты речи (паралингвистика); изучение архитектоники социально-культурного пространства (проксемика); анализ визуальных сигнальных систем различной сложности — от дорожных сигналов до живописи; рассмотрение структур литературных произведений; приложение классификационных категорий классической риторики к современному материалу; типология различных культурных текстов — от произведений искусства до штампов СМИ. Такое разнообразие побудило Умберто Эко сделать вывод, что пока еще нет единой обобщающей семиотической теории; существуют различные типы се-миотик, преобладающей чертой которых является «логика культуры»3. 3 Eco U. Looking for a logic culture // Times Literary Supplement. October 5, 1973. P. 1150. Итак, от кассиреровского ответвления неокантианства структурализм «унаследовал» понятие символической функции; от позитивизма и структурной лингвистики — внимание к тому, как структура языка влияет на обоснование научного знания; от гуссерлианской феноменологии — стремление к выявлению самой возможности познания. При этом необходимость обращения к антропологии подчеркивали практически все структуралисты. Для них значимым было стремление проследить не только представления о человеке в разные исторические эпохи, но и антропологические основания конструирования социокультурной реальности. Предполагается, что структурная методология позволяет исследователю дистанцироваться от собственных культурных представлений и предубеждений и с «объективной» позиции наблюдать, как это происходит в чужих культурах. Познавательный процесс для структуралистов заключается в продуцировании знания, включающем определенные предпосылки, средства, условия, орудия и механизмы, с помощью которых его исходная субстанция преобразуется в культурный продукт с новыми структурой и свойствами. Обобщая сказанное выше, можно выделить исходные допущения структурного анализа: — рационалистическая трактовка культурных феноменов; — поиск логической связи между природным и культурным, а также «нулевой» ступени социальности; — рассмотрение социальности и коммуникации в качестве предпосылок конструирования социокультурной реальности; — использование лингвистической методологии при изучении «языков культуры»; — противопоставление этнологии (антропологии) и истории на основе подчинения исторических данных структурным обобщениям. Структуралистская трактовка порождения культурных феноменов Структуралисты трактуют социально-научное знание с позиций современного опыта естественных наук, учитывая «роль прибора», «позицию наблюдателя», «принцип дополнительности», «соотношение неопределенностей»; они помещают этнологический материал в формы структурной лингвистики и обращаются к математическим моделям. В этих методологических рамках обсуждаются предпосылки построения культурных порядков. Так, для Леви-Стросса они исходно социальны. Он противопоставляет классическому европейскому индивидуализму «коллективные представления» и другие аналогичные понятия французской социологии; психологической асоциальности раннего Фрейда — «коллективное бессознательное» Юнга; юнгианским наследственным психологическим архетипам — вариативные отношения символизации в разных этнических контекстах. Эти предпосылки бессознательны, а не рациональны. На этом основании в статьях «Структурной антропологии» Леви-Стросс проводит разграничение между этнологией и историей. Этнология связывается с изучением скрытых универсальных бессознательных структур; история — с изучением индивидуальных осознанных действий. При этом подчеркивается онтологическая и гносеологическая первичность объектов этнологии и подчиненность им объектов истории. Позднее, например, в статье «Границы понятия «структура» в этнологии», в IX гл. «Первобытного мышления», он представляет результат индивидуального действия — событие — как эпифеномен автономного функционирования механизмов бессознательного, расположенных на уровне гормональных, нейронных процессов, т. е. физического и химического порядков природы. Кроме того, ставится под сомнение объективность самого исторического факта, исторического события. История всегда предполагает «позицию наблюдателя», т. е. определенным образом ориентированную интерпретацию событий. Соответственно между различными историческими событиями не может быть установлено отношение необходимости, являющееся целью объективного научного познания. В «Мифологиках» («Сырое и вареное») Леви-Стросс говорит, что история — не наука и не может претендовать на научность и что «ей никогда полностью не избежать мифологичное™»4. Историческому знанию он отводит роль поставщика эмпирических данных для этнологического исследования. Всякая культура, согласно Леви-Строссу, может рассматриваться как ансамбль символических систем, к которым прежде всего относятся язык, брачные правила, искусство, наука, религия. Все эти системы имеют целью выразить некоторые аспекты физической и социальной реальности, отношения, которые связывают оба типа реальности, а также сами символические системы. При этом он подчеркивает, что такие системы внутри каждого общества всегда остаются в известной мере несоизмеримыми. Они «характеризуются различными ритмами эволюции, и именно эта неравномерность изменения различных символических систем обусловливает скольжение социальной структуры, переход от одного состояния общества к другому»5. Внутри любого символического «порядка» культуры происходит взаимоопосредование социального и индивидуального: лишь внутри социального порядка индивидуальные различия приобретают полноту выражения и значение и лишь через совокупность индивидуальных актов реализуется социальный факт. Такого рода рассуждения базируются на предпосылках, что рациональность мира наличествует вне мышления и рациональность мышления — до его субъективной реализации. Ими Леви-Стросс обосновывает имманентную рациональность мифологического мышления. Если субъективизированное, индивидуализированное мышление порождается рациональностью «объективного мира», то, чтобы обнаружить это, необходимо спуститься по ступеням рациональности до ее глубинного слоя. Соответственно в «Первобытном мышлении» и в «Мифологиках» * Levi - Strauss С. Mythologiques. Le cru et le cuit. P. 21. s Levi-Strauss C. Introduction a 1'oeuvre de Marcel Mauss. In: Marcel Mauss. Sociologie et anthropologie. Paris, 1950. P. XIX. предпринимается попытка «реинтегрировать человека в природу, в совокупность физико-химических взаимодействий». Именно объективные закономерности органической и физической природы определяют, считает он, любое индивидуальное человеческое действие. «В противоположность философии, которая ограничивает диалектику человеческой историей и налагает запрет на ее применение к природе [полемика с Сартром], в рамках структурализма открыто признается, что идеи, формулируемые здесь в психологических терминах, суть примерные приближения к органическим и даже физическим истинам»6. Возможность структурного анализа, таким образом, обусловлена тем, что модель его операций (в том числе принцип бинарных оппозиций) «уже заложена в теле». Метод, использованный Леви-Строссом при изучении мифов южноамериканских индейцев (Мифологики. 1964— 1971), радикально отличался от принятого в рамках историко-географической школы каталогизирования сюжетов и мотивов. В мифе разум, свободный от практической необходимости заниматься внешними объектами, сталкивается с самим собой, подражает самому себе, выявляет свои собственные возможности, и это позволяет увидеть свободное функционирование человеческого сознания, систему его универсальных законов.. Задача исследования мифа — установить для каждой последовательности его мотивов группу преобразований в рамках имеющихся материалов, чтобы найти изоморфность между разными последовательностями. В пределах различных уровней и кодов — географическом, техноэкономическом, социологическом, космологическом — исследователь выявляет систему универсальных трансформаций чувственного в мыслимое и выходит на глубинный уровень безличной бессознательной комбинаторики переживаний, которые присущи не только мифам прошлого, но и современным когнитивным построениям. При таком подходе приходится преодолевать различие между внутрикультурным отношением к мифу и внешним его восприятием, между представлениями аборигенов и исследователя-европейца. Например, базовая для Леви-Стросса оппозиция «природа —культура» в рассуждениях аборигенов оказывается малозначимой, поскольку доминирует тенденция к их сближению, а не противопоставлению. Подобно своему объекту, само исследование мифов не имеет абсолютных начала и конца, и не важно, с какой позиции начинается исследование, — считает Леви-Стросс. Важно, что в этой одновременной двойной рефлексии взаимодействующих сознаний выявляются общие структуры разума. На стыке мифа и ритуала, по Леви-Строссу, осуществляется функция символизации, опосредующая отношение между мыслимым и переживаемым, интеллектуальным и чувственным. Разграничениям «мифологики» предшествуют рациональные специфичные объективные предпосылки. Один их класс связан с рациональностью универсума, без которой невозможно было бы объективное знание. Другой класс — это б Mythologiques. L'homme nu. P. 619. «объективное мышление, функционирующее автономно и рационально до того, как оно субъективизирует рациональность окружения и, приручив, подчиняет ее себе»7. В 1960-х гг. в работах «Первобытное мышление» и «Мифологики» Леви-Стросс расширяет границы применимости своего метода от языка как места, где в универсальности бессознательных структур стираются различия между субъектом и объектом, наблюдателем и наблюдаемым, и переходит к анализу других областей репрезентации. Он отдает предпочтение искусству и его самому совершенному виду — музыке. Эстетическое отношение к реальности он не считает иррациональным, стихийным, спонтанным; это более глубокое измерение, универсальной рациональности. Соответственно и музыку можно изучать с точки зрения закономерностей дискурсивное™, расчлененности, формообразования. И миф, и музыка, согласно Леви-Строссу — это свидетельства преодоления антиномии исторического времени и внеисторичной структуры. Они строятся на взаимодействии двух континуумов — внешнего и внутреннего. Внешнего континуума звуков в природе или исторических событий в мире, из которых и музыка, и миф отбирают и организуют лишь некоторые; внутреннего континуума — психофизиологического времени слушателя, которое реорганизуется и перенастраивается в зависимости от развертывания музыкального или мифологического текста. Современные музыка и литература поделили между собой функции мифа: музыка заимствовала у него исходную форму, а литература — более подвижные элементы. Подобно мифу музыка также является средством преодоления исходных противоречий, обусловливающих движение мысли. Как и в мифе, они возникают на различных уровнях структуры музыкального произведения, по Леви-Строссу, — реальном, воображаемом и символическом. Разрешение в реальном плане разворачивается метро-ритмическим способом в воображаемом — через тональные контрасты; в символическом — как заключительная модуляция, выход в единую тональность, снимающую противоречия реального и воображаемого. В это же время он переходит к более глубинному осмыслению психохимических и психофизических взаимодействий человека с окружением. «Натурализация» человека возможна, по мнению Леви-Стросса, как оборотная сторона его полной «гносеологизации», при последовательном движении от символических структур к обусловливающим их физическим и химическим процессам. Но это программа, возможная в отдаленном будущем, предпосылки для реализации которой пока не сложились. Леви-Стросс не дает теоретического объяснения, почему и как символические преобразования вписываются в механизмы бессознательного и сами становятся таковыми. Как полагает Э. Ипола, понятие бессознательного в концепции Леви-Стросса принимается как данность вследствие необходимости дать теоретическое и онтологическое обоснование постулату об универсальности логического мышления. 7 Levi-Strauss С. Mythologiques. L'homme пес. Paris, 1971. P. 614. Однако в рамках структурализма признается, что единство человечества определяется не только структурами, но и функциями сознания; сознание как структура и как функционирование — это разные концептуализации. Это особенно заметно в теоретических построениях Ж. Лакана. Как психолог и психоаналитик, он попытался представить психические механизмы в качестве особого языка и с помощью этой концептуальной аналогии включить их в функционирование других знаково-символических систем культуры. Таким образом, он расширил область рационального изучения тех областей реальности, которые прежде трактовались через категории интуиции, витальности, психофизиологии. Отличие позиции Лакана от классического фрейдизма заключается в том, что представлениям о нередуцируемости и специфичности «психической реальности» он противопоставляет возможность ее научного изучения в контексте лингвистического пространства. Язык рассматривается как субстанция исследовательской работы, как основное средство концептуальной фиксации ее процессов и результатов, выражения познавательной активности сознания. Проблему языка Лакан соотносит не с мышлением и сознанием, но с бессознательным, которое не только структурировано как язык, но и тождественно ему. Однако здесь речь идет не о бессознательном в смысле Фрейда и не о языке в смысле Соссюра. О бессознательном. Лакан противопоставляет натуралистической трактовке бессознательного у Фрейда свою, где оно рассматривается как опосредованное культурой. Так, фрейдовские понятия «желания», «влечения» Лакан интерпретирует не как энергетический импульс биологического порядка, не как заряд либидо, требующий разрядки или последующего культурного упорядочения. Он полагает, что это проявления общего (универсального) ритма психической активности, расчленяющая ее пульсация, уже опосредованные и преломленные в психических репрезентациях, придающих этой активности определенную структурную упорядоченность. О языке. Называя бессознательное языком, Лакан не имеет в виду ни обыденного, ни лингвистического значения этого слова. Языком он считает механизм, структурирующий процессы на всех уровнях психики, делая возможным их соотнесение и переход от одного к другому. Трактовка психической реальности в структуралистских и экзистенциалистских схемах предполагает отвлечение как от внешних воздействий, так и от содержания переживаний, «искажающих» ее собственную структуру. Однако их акценты противоположны. Это видно, например, на сопоставлении точек зрения Лакана и Сартра. Один выделяет и абсолютизирует бессознательное, а другой — осознанное ее измерение. Лакан относит к сфере бессознательного даже те явления, которые традиционно интерпретировались в терминах сознания, например, «язык», «дискурс». Сартр, напротив, приписывает к осознанному даже те явления, которые принято относить к бессознательному, например, эмоции. Распространение понятия «сознание» на всю область субъективности позволяет трактовать индивидуальную активность в терминах свободного выбора. Ограничение же этой области сферой бессознательного позволяет свести все иллюзорные порождения сознания к детерминирующей их бессознательной цепи означающих. Полной осознанности субъектом своего существования и свободе выбора противопоставляется их ограниченность и детерминированность законами бессознательного. «Дело не только в том, что о сущности человека нельзя судить без соотнесения с безумием; этой сущности не было бы вовсе, если бы человек не носил в себе безумия как предела своей свободы»8. Однако оппозиция осознанного и бессознательно сохраняется у обоих. У Сартра не установлены связи между рефлексивным и доре-флексивным уровнями сознания, и взаимообмен информацией между ними не объяснен. В схеме Лакана переходы между уровнями «психического» — реальное, воображаемое, символическое — также не описаны. «Дискурсивный поток означающих» обеспечивает лишь их формальную сопоставимость, но не указывает на динамический импульс и внутреннюю структуру их взаимопереходов. В структуралистском психоанализе Ж. Лакана с его практическими задачами приоритетное внимание к речи как таковой без соотнесения ее с внешним социокультурным контекстом было в известной мере оправданно. Однако при переходе к теоретическому обобщению появляется необходимость обращения к нему. При объяснении психических патологий нужна теоретическая модель, позволяющая анализировать способы включения сознания во внешний мир, а следовательно, описывающая социокультурную среду, в частности символическую, где разворачивается человеческая жизнь. В отличие от «примитивных», экзотических обществ, по мнению структуралистов, в современном европейском мире изначальные экзистенциальные структуры функционируют в многомерном символическом, вербализованном пространстве, представленном в «письме» и «чтении», предполагающем расшифровку словесно зафиксированных классификаций, типологий, первичных и вторичных знаковых систем. Соответственно необходимо выделить тот уровень, который стремится реконструировать М. Фуко — уровень «дознаковый» (если под знаком понимать устойчивую связь между означаемым и означающим), допо-нятийный. Он располагается между означающим и означаемым. Однако при анализе знаковых систем и коммуникации внимание обычно уделяется либо означающему, либо означаемому, а сам переход предполагается как данное. Теоретическая развертка связи между словами и вещами с помощью идеи дискурсивной практики помогает выявить переход от дознаковых ее форм к практикам более высоких уровней. Такой переход представил Ж. Деррида в своей теории письма. Письмо определяется как двусмысленное присутствие — отсутствие следа, контакта сознания с реальностью, как различение, наделяющее его как временным, так и пространственным качествами. Эта концепция задает возможность всех тех альтернативных различий и дихотомических разграничений, которые в рамках прежней «онто-тео-телео- 8 Lacan J. Ecrits. P. 575. логоцентрическои» парадигмы считались изначальными, сами собой разумеющимися. Ее сторонники избегали углубленного изучения письма, чувствуя в этом угрозу абсолютному, универсальному характеру своих исходных допущений. Они отдавали предпочтение дискурсу, слову, логосу, понимаемым как нечто наполненное, как присутствующую в себе и для себя полноту, наличиствование. Трактовка письма как не имеющего субстанции, сущности делает бессмысленным вопрос: «что это есть» — и не позволяет Деррида представить свою грамматологию, предназначенную для его изучения, в виде позитивной научной области, имеющей собственный объект изучения, как другие лингвистические теории. Ее предметная область — совокупность сплетающихся и трудноразводимых первоусловий выразимости, выявляемых лишь по косвенным признакам. Она представляет собой критическое исследование условий самой возможности объективации, своеобразную семиологию. Но не в виде науки о знаках и знаковых системах, составляющей, по Барту, часть лингвистики. Это семиология, определяющая условия возможности позитивного знания. Пространственно-временная фиксируемость различения обозначается понятием «след». Он отмечает и закрепляет соотнесенность и различенность полей сущего и метафизики, идентифицирует их. Понятие следа делает возможным описание языка и письма в единых терминах. Деррида подчеркивает, что след — не знак, отсылающий к какой-либо под-лежащей ему «природе» или «сущности»; в этом смысле след не определен ничем внешним по отношению к нему, кроме собственного становления. Хотя этот первослед не является чем-то вещественным, он предполагает особую субстанциональность, не укладывающуюся в привычные альтернативы природное — культурное, физическое—психическое, материальное —духовное; он предшествует этим разграничениям. Понятие «след» означает то, что уже априори «записано». Подразумеваемое при этом «различение» позволяет перейти к первичному «археписьму», появляющемуся на пересечении следов различий и различий следов, составляющем исходную сетку различения. Такое первописьмо потенциально содержит возможность «графии» как таковой, т. е. любой вторичной, производной от него записи в пространстве и времени — звуковой, собственно графической, кинематографической, хореографической и т. п. Методологически выделенные понятия — различие, различение, след, письмо, археписьмо, знак, текст, означающее — образуют особое «несистемное» познавательное пространство. Это не «вещи» и не «слова» (антитеза Фуко), но и не понятия, обобщающие данные эмпирического опыта или априорно структурированные рациональным образом. Они не относятся к порядкам сущего и существующего, не определены материальным или идеальным наличием —присутствием. Это выводит их в особую область критического и позитивно-научного познания, характерного для структурализма. Однако сведению многослойности человеческого сознания к рациональному уровню его организации Деррида противопоставляет особую реальность письма как первоначальной телесной практики, на которой базируются все другие уровни организации сознания. Такую же новую область порождения социокультурной реальности выделяет понятие «дискурс» — общий принцип расчлененности, предшествующей и формализмам языка, и реализующему их функционированию речи. Оно обозначает структурированность социокультурной субстанции, опосредующей индивидуально-психические проявления в контексте социальных взаимодействий и коммуникаций. По мнению структуралистов, с его помощью можно связать работу психических и социальных механизмов при изучении языка и культуры — продуктов человеческой деятельности (артефактов). Движение от «языка» (в широком смысле) к «до-языку» позволяет выявить первоначальный слой дискурсивное™, порождающий значения и смыслы фактов и событий в контексте человеческой культуры. Это не «продукт» и не «код», но исходное условие для возможности последующей рационализации и упорядочения непосредственных переживаний, составляющая структуралистского обоснования знания. На этом уровне еще нет предварительной (априорной) рационализации и дифференциации означаемого и означающего, наблюдаемого и наблюдателя. Предполагается лишь возможность знаков как единства обеих сторон. Это не структура и не то, что структурирует, не единая целостность, но принципиальная множественность означающих. В терминологии Кристевой, речь идет о «генотексте», в котором можно разместить любое выражение, построенное означающее, представляющее собой «фенотекст». Генотекст определяется как вневременной и внесубъектный локус, в котором и время, и субъект трактуются лишь как проявления общего функционирования множества означающих. Таким образом, происходит нечто вроде самопорождения текста, процесса, отличного от самого текста, внешнего по отношению к нему как к завершенному продукту. Речь идет о самом процессе порождения как таковом. При изучении языка и обосновании познания структуралисты не обращаются к концепции целостного человека. М. Фуко аргументирует это возможностью выявления в современной культуре самостоятельности бытия языка, его независимости от непосредственных процессов мышления, как это было в рамках классического рационализма. Ж. Лакан, основываясь на опыте повседневной терапевтической практики, ограничивается рассмотрением болезненных, но типичных нарушений психики. К. Леви-Стросс, следуя общим требования «подлинной научности», предполагает, что можно редуцировать человека к природным (физико-химическим) процессам. В этом случае обоснование возможности познания осуществляется двумя способами. Во-первых, прослеживание процесса в обратном порядке — от «знания» к «до-заннию». Так, М. Фуко и Ж. Лакан на уровне языка, речи, дискурса, а Леви-Стросс — бессознательных структур искали такую область исследования, где логические, психологические, лингвистические различия можно считать несущественными по отношению к источнику их порождения. Иными словами, предпринимались попытки определить уровень анализа, на котором можно обосновать возможность всякого познания, независимо от предметно-содержательных разграничений, в том числе между естественно-научным и социально-научным знанием. Леви-Стросс еще разделял науки на естествен- ные и социальные, а также выделял гуманитарное знание. Но уже Фуко с помощью концепции эпистемы демонстрирует общие познавательные основания для филологии (гуманитарное знание в понимании Леви-Стросса), политической экономии (социальные науки) и биологии (естественные науки). Р. Барт же полагал, что «структуральная активность» одинакова для ученого, художника, конструктора; она зависит не от различий материалов, но от специфики «разборочно-сборочных» операций, операций деконструкции-реконструкции, ведущих к построению разных объектов на основе одних и тех же базовых принципов. |
Последнее изменение этой страницы: 2019-05-18; Просмотров: 366; Нарушение авторского права страницы