Сначала они навязывают мне встречи и беседы, к которым я не стремился – это их инициатива, а после этого я же ещё должен и молчать.

 

После этого непосредственно мы не встречались, а косвенно пару раз я чувствовал внимание к себе.

    

Я работал начальником смены в прокатном цехе, и однажды во время планового ремонта кто-то из слесарей, видимо, оставил кузнечное зубило между шестернями дисковых ножниц и при их опробовании ножницы вышли из строя. После крупных аварий в нашем цехе всегда появлялся неброский человек, который проводил расследование на предмет диверсий. И на этот раз он, опрашивая одного из ИТР, спросил как работал в эту смену Сысоев. Оказалось, я был на выходном.

Мне потом передали этот вопрос, и я был неприятно поражён: если я занимаюсь творчеством Высоцкого, значит, я способен сунуть кузнечное зубило между шестернями. Это как раньше: сегодня слушает он джаз, а завтра Родину предаст.

Как-то в 1986-1987 году, сидя в диспетчерской, этот куратор от КГБ спросил: “Что, Александр Анисимович, теперь вы Жванецким занимаетесь? ” – “Да. И я этого не скрываю”.

Для чего он спросил? Чтобы показать, что я продолжаю находиться в зоне их внимания. Другого объяснения я не нахожу.

Помню, я его спросил: “Выражение “держать в ежовых рукавицах” – это пошло от фамилии и дел Ежова или раньше? ” (Ну что поделаешь – филолог в душе.) Не смог он ответить.

И ещё. В расцвет перестройки, когда казалось, выдвини лучших людей в органы власти, и всё изменится, наметили мою кандидатуру от цеха в областной совет народных депутатов. Об этом мне сообщил парторг цеха, интересуясь, дам ли я согласие. Я тоже был в эйфории от перемен, поэтому согласился. Потом он долго меня избегал и когда это стало уже смешным, сказал, потупя глаза, что мою кандидатуру советовали не выдвигать.

 

Позже меня выбрали в городской совет, Но, пробыв там год-полтора, я понял, что это не моё, и написал заявление о выходе.

Думал, что закончил с этой историей, ан нет, вспомнил ещё. Было продолжение охоты на “высотников”. Если у нас в городе сделали это тихо, без шума, то в Свердловске решили показать, что не зря хлеб с маслом едят, отчитаться перед Москвой о выполненной работе. В областной газете “На смену! ” была опубликована большая статья “Пена на волне памяти”. Уже одно название говорило, что будут мешать с грязью всех. Так и получилось.

Я к тому времени только что переехал на новую квартиру. Сижу на кухне, читаю эту газету жене, она говорит: “После таких статей обычно приходят. Могут придти и за тобой”. (А как ей такое не сказать, если приходили в 30-х и за её матерью и за её отцом, и каждый раз уводили.) Я отвечаю: “Не те времена”. И в этот момент звонит дверной звонок. Открываю. Стоят двое мужчин. Глаза у них такие... маме родной не поверят. Говорят: “Мы к вам”. Я, как бы продолжая спор с женой, отвечаю: “Нет, вы не ко мне”. – “Ваша фамилия Чемоданов? ” (с ними мы поменялись квартирами). – “Нет, моя фамилия Сысоев. У Чемодановых теперь другой адрес”. – “Покажите ваш паспорт, пожалуйста”.

Показал. Всмотрелись в фото, в меня: “Извините”. Ушли. Я жене: “Я же тебе говорил”. – “Сходи за хлебом”. Пошёл в магазин. Купил хлеба, чекушку водки. Вернулся. Танюшка спрашивает, с чего это я купил водку. Отвечаю: в качестве компенсации за моральный ущерб, чтобы снять стресс. Было тогда на что валить выпивку.

Я чувствовал некоторую незавершённость этой главы, поэтому неоднократно возвращался к ней в мыслях. Хотелось пошутить, чтобы сгладить общее впечатление. И наконец я вспомнил. Теперь сглажу, теперь вы посмеётесь!

Сразу после армии в декабре 1971 года я устроился на работу в прокатный цех термистом листового стана. В этом цехе с 1942 года работали мой отец и мама. Собственно, отец приехал вместе с этим станом из Ленинграда, а маму привезли в Тагил из-под Москвы после освобождения из-под немца, вместе с другой молодёжью. В цехе они и познакомились. В этом же цехе работал и мой старший брат Володя.

Вот после армии я и пришёл. А куда ещё? Итак, работаю я термистом, и к нам в конторку заходит периодически начальник смены. Кто такой начальник смены в тот период? Это человек, который всё знает. Самый умный, самый эрудированный. Так думалось. Поэтому я и задавал ему мучавшие меня вопросы. Один из них запомнился: “Зачем так возвеличивается Брежнев? Зачем так часто ему на грудь вешают побрякушки? В западной литературе опубликовали карикатуру, на которой ребёнок с лицом Брежнева лежит в коляске и играет подвешенными перед ним медальками. За державу обидно”. На это начальник смены – старый коммунист – отвечал мне, что Брежнев – это наш лидер, наше знамя, которое мы должны гордо нести, не обращая внимания на загнивающий Запад.

А тогда существовало такое понятие: династия, к которой мы трое (отец уже был на пенсии) относились. На цех для подарка династии был выделен сервиз, по этой причине собрался цеховый комитет, чтобы определить, кому его вручать, так как была ещё одна подобная семья в цехе, а сервиз один. (Ну, потерпите, скоро будет смешно.) Голоса на цехкоме разделились поровну, и тут встал начальник смены и сказал: “Нина Сысоева – замечательный работник, к Володе у меня тоже нет претензий, но вот Саша – политически неблагонадёжный”.

Ну что? Смешно? Вот-вот. Вам смешно, а семья из-за меня уже тридцать лет без сервиза.

А если серьёзно – я горжусь, что побывал в КГБ. Не каждому порядочному человеку это удавалось.

Но – тс-с-с-с!

В А Д И М И В А Н О В И Ч

Т У М А Н О В

Про всё писать – не выдержит бумага,

Всё – в прошлом, ну а прошлое – быльё и трын-трава, –

Не раз нам кости перемыла драга –

В нас, значит, было золото, братва!

В.Высоцкий

Высоцкий посвятил Туманову не меньше двух песен, поэтому нетрудно было выбрать эпиграф: бери любую строчку – всё о Вадим Ивановиче.

Однажды к нам попало так называемое Пятигорское интервью Владимира Высоцкого, где он говорит, что в этом городе у него очень близкие друзья, которые его и уговорили выступить по телевидению.

Сейчас я даю слово Виктору Столбову, стоявшего у истоков знакомства с Тумановым.

 

СТОЛБОВ. На одной из кассет у нас была запись интервью В.Высоцкого, где он говорит, что в Пятигорске живёт его хороший друг. А у меня в г.Лермонтове жил друг Евгений Никитин, с которым мы в 1974-м году познакомились на Приполярном Урале. И у меня появилась мысль поехать к нему в гости (Пятигорск и Лермонтов рядом) и попытаться как-то выйти на упомянутого Высоцким друга.

Мы тогда искали новые редкие материалы о Высоцком – записи, фотографии.

Приехав в Лермонтов, я рассказал Никитину о своём желании съездить в Пятигорск. У него была машина и в выходной мы с ним туда поехали. В Пятигорске заехали к знакомому Никитина местному художнику. Он был знаком с некоторыми работниками телевидения. Забрали его и поехали на Пятигорское телевидение. Он организовал мне встречу с одним из редакторов.

На телевидении я хотел достать видеозапись с Высоцким. В.Перевозчикова, который брал у него интервью, там не было (не помню по какой причине). Да тогда я ещё и не знал, что Перевозчиков брал у него интервью. В общем, на телевидении мне сказали, что видеозапись не сохранилась, её стёрли из-за дефицита плёнки. Хотя в будущем эта запись появилась. Возможно, после показа по Пятигорскому телевидению, В.Перевозчиков забрал её в личный архив.

Но зато на телевидении мне сказали, что у них диктором работает жена Вадима Туманова Римма Васильевна, которая уговорила Высоцкого на интервью, и даже дали мне её адрес.

Конечно же, мы срочно поехали к ней.

И вот звонок в дверь. Римма Васильевна в этот момент разговаривала по телефону. Прервав разговор, чтобы впустить меня и выяснить, что я за тип, продолжила разговор. Как выяснилось, она разговаривала именно с Вадимом Ивановичем Тумановым. Я. когда представился, сказал, что мы связаны с музеем на Таганке, с Петром Михайловичем Леоновым и что мы выпустили том В.Высоцкого (1, 2, 3 – не помню). Это всё Римма Васильевна пересказывала Вадиму Ивановичу. И последняя её фраза: “Вот он уже достаёт из портфеля и том Высоцкого”. В то время ещё не было ни официальных, ни самодельных изданий Высоцкого.

И конечно же, Вадим Иванович не выдержал и попросил её дать мне трубку. Я, конечно, сразу сказал, что хотим с ним встретиться. Поскольку мы были из Тагила, Туманов пригласил нас на одну из своих баз артели “Печора”, которая находилась в г.Берёзовском, что под Свердловском. Дал свой телефон и просил звонить, когда я буду в Тагиле.

Потом Римма Васильевна угостила меня чаем и минут 30 мы с ней ещё поговорили. Я пытался выяснить, что у них есть из материалов о Высоцком. Показала альбом с фотографиями, сказала, что основной архив – записи, фотографии на московской квартире Туманова. Выяснилось, что есть несколько кассет с записью бесед Туманова с Высоцким на его кухне в московской квартире.

Всё это было для нас очень интересно. Оставалось только всё это выудить у В.И.Туманова. Что сделать, впоследствии оказалось довольно трудно.

Таким образом, телефон Вадим Ивановича в Берёзовском у нас был. Звонили неоднократно – нет Туманова.

Однажды зимой 81-82 года поехал в Свердловск к своему сослуживцу Вене Головизнину и взял с собой один том Высоцкого. Выпили мы с Венчиком по первой, выпили по второй... в общем, позвонил я в Берёзовский. Туманов! “Можно приехать? ” – “Приезжай”. Взяли с собой недопитое, том и поехали. От Свердловска час езды на автобусе. Приехали. Нашли базу Туманова, показали нам его кабинет. Вошли. Представились.

   

Туманов меня поразил своей энергией. Туманов – это энергия, бьющая через край: вот он сейчас в одном конце кабинета, и вот уже – в другом. Туманов – это ртуть. Держит в руках книгу, поглаживает её, любуется, сядет, встанет, пробежится. Мне: “Спрашивай, что тебя интересует”. И опять спрашивать, как и в случае с Владимиром Семёновичем, нечего: просто приехал отдать дань Высоцкому, подарив книгу его лучшему другу. Но задаю какие-то общие вопросы.

Туманов:

– Подпиши книгу.

– Вадим Иванович, но это же не моя книга, а Высоцкого, я только составитель.

– Всё равно подпиши.

Подписал. К нему уже несколько раз заглядывают в кабинет: “Вадим Иванович, пора заседание начинать. Люди ждут”. Туманов: “Подождите. Скоро буду”.

И опять рассказывает нам, как после концертов Высоцкого, на которых сам не присутствовал, спрашивал Высоцкого в первую очередь: “Народу много было? ” Для Вадим Ивановича это был показатель популярности, как потом Владимир Семёнович уже не дожидался его вопроса, а сразу говорил: “Народу было много”.

Рассказывал, как Владимир Семёнович приезжал к нему на прииск, как выступал перед старателями. (Стоит отметить, что в Берёзовском была головная ремонтная база артели, а прииски были разбросаны по всему северу Урала и Сибири.)

Наконец мы распрощались с Тумановым, который доверил нас своему заму, приказав ему накормить нас. Обедали в столовой. Вот он где, коммунизм! Столовая работает круглосуточно. Бесплатно.

 

Берёшь всё, что хочешь. Выбор даже для тех лет был очень широким. Достаточно сказать, что было шоколадное масло, про которое мы уже забыли. Вкусно. Чисто. Там мы и допили водку с замом, под его рассказы о Туманове, в которых сквозило истинное уважение.

Позже, освободившись, Туманов усадил нас в свою персональную машину, наказав шофёру довезти нас до подъезда, что тот и выполнил буквально, несмотря на наши призывы остановить раньше – чувствовалась власть Туманова.

У Вадим Ивановича в Берёзовском я был ещё 2-3 раза и один, и в компании с Качанко-Чулковым-Столбовым-Масленниковым.

Приведу один эпизод, характерный для артели Туманова. Мы приехали к нему, и Вадим Иванович повёл нас в баню, оставив кабинет, в котором лежала подаренная мной книга, открытым.

Я:

– Вадим Иванович, закрыть надо, неровен час,,,

– Не беспокойся, у нас не воруют.

Позже я убедился в этом, когда Вадим Иванович провёл меня по домикам, в которых живут рабочие. Они не были заперты. Мы свободно входили в домик при отсутствии в нём хозяев, Вадим Иванович показывал мне обстановку, рассказывал о том, как люди здесь живут.

Вадим Иванович чрезвычайно хлебосолен. Всегда угощал и даже давал с собой пакеты с едой, готовил к нашему приезду баню. Сам он непьющий, но нас угощал.

Брали с собой очередной том Высоцкого и ехали к Вадиму Ивановичу. Собственно, так я и ездили: с пустыми руками – никогда.

 

У Туманова же я впервые увидел “Нерв”. Помню, что и похороны Брежнева смотрел у него.

С Тумановым у меня связан ещё один случай. Однажды он сказал мне, что ему нужно ехать в Свердловск в “Уралзолото”, с которым он был связан по своим золотым делам. Поехали. Туманов попросил меня подождать у дверей кабинета, в котором он находился продолжительное время. Я скучал на стуле в холле. Недалеко от меня нервно прохаживался мужчина лет сорока (назовём его работяга).

Вдруг дверь открылась и из другого кабинета вышел другой мужчина (а этого – начальником). Тут состоялся примечательный разговор:

Работяга. Иван Иванович (назовём так), возьмите меня к себе.

Начальник. Что умеешь делять?

Работяга. Слесарь 6-го разряда, электрик 5-го разряда, тракторист, бульдозерист, шофёр... – И ещё с пяток специальностей назвал.

Ну, думаю, начальник сейчас его схватит и не отпустит до своего прииска.

Начальник. Бульдозер (называет марку) знаешь?

Работяга. Нет. Но я освою, освою, не беспокойтесь!

Начальник. Не подойдешь.

Начальник идёт к выходу, работяга бежит рядом с ним, продолжает его упрашивать взять к себе.

Вот вам яркий пример того, что плати человеку те деньги, которые он заслуживает, – и отбою не будет от работяг.

 

Последний раз приезжал в Берёзовский с Юрой Гуровым. Попрошу его написать свои воспоминания. При его феноменальной памяти и слоге – отдохнёте немного от меня.

 Однажды Чулков, Столбов, Качанко и я были у Туманова на квартире в Москве. Привёз очередной том (с ним мы и сфотографировались). Жил тогда Вадим Иванович возле “Сокола”. Двухкомнатная квартира, проблемы с сыном, который, похоже, что-то натворил. Туманову нужно было куда-то ехать по делам. Спустились с ним вдвоём в гараж под домом (тогда это было для меня в новинку), потом Вадим Иванович вёз нас по Москве, и гаишники ему козыряли.

Постепенно дарить Вадиму Ивановичу стало нечего, а просто приехать мне было неудобно. Поэтому встреча с Тумановым в Ялте в 1985 году была последней.

В сентябре (со 2 сентября по 5 октября – опять же согласно выданного мне удостоверения) 1985 года меня отправили на курсы повышения квалификации в Москву. Было тогда ещё такое. Две-три недели мы прозанимались в Москве, а потом нас забрасывали на стажировку по принципу: северяне – на юг, южане – на север.

Стоит отметить, что Вадим Иванович приглашал меня к себе в Ялту погостить. И адрес даже назвал: Крымская, 3. Поэтому мне, конечно, понадобилось непременно ехать в Жданов – ближайший к Ялте город. Поехали. Было нас человек шесть.

Приехали в Жданов, пошли на комбинат. Поскольку город на юге, то – жара, несмотря на середину сентября.

На заводе нас встретили, накормили и сказала, мол, ребята, что вы здесь будете париться, поезжайте к морю на нашу базу на недельку, а мы подберём для вас те документы, что вам нужны для отчёта.

Ну мы и поехали. Ребята кинулись купаться и загорать, а я решил ехать в Ялту. Для начала навестил своего хорошего знакомого Антонова. Раньше он работал на НТМК главным сталеплавильщиком, потом его перевели в Жданов. Наверное, по тому же принципу, что и нас в Москве. Не помню, кто его на меня вывел, но он, когда ещё жил в Тагиле, приходил ко мне с бутылкой коньяка и просил поставить записи Высоцкого. Очень он их любил.

Так вот посидели мы с ним, выпили за Владимира Семёновича, и я остался у него ночевать, а поутру, проинструктированный как добираться, отбыл в Ялту.

Через 6-7 часов был на месте. Спросил Крымскую, пришёл – не проживает такой (Туманов), спросил, есть ли ещё подобная улица. Есть. Сказали как добраться. Добрался. “Нет такого среди моих постояльцев”, – сказала хозяйка. – “Да он не постоялец, он хозяин дома”. – (С некоторым испугом): “Я хозяйка дома и не знаю никаких тумановых”.

Понуро побрёл. Дело к вечеру, незнакомый город. Автобус обратно только утром. Пошёл на главпочтамт, испросил разрешения скоротать ночь, в течение которой узнал у сотрудниц, что есть ещё одна Крымская в Мисхоре. В общем, этих Крымских – что грязи, в каждом пригороде Ялты. С фантазией, конечно, напряжёнка.

Утром поехал в Мисхор. Нашёл Крымскую, 3. Сразу видно – дом Туманова. Одноэтажный большой дом, участок обнесён чугунной оградой. Нажал звонок. Подошла к калитке пожилая женщина, рядом – собака. Да, это дом Туманова. Он приедет через час-полтора, так что я могу оставить свой портфель и идти искупаться на море, до которого 7 минут ходьбы.

Последовал совету. Вернувшись, встретил полное радушие. Туманов схватил меня, повёл показывать дом, начиная от подсобных помещений внизу и кончая плоской крышей дома, где угощал меня виноградом разных сортов, потом – летний дом с баней, душем, кухней, потом – гараж под летним домом.

В гараже “Волга”, сели в неё, включил записи, где он рассказывает Высоцкому о своём побеге из лагеря. Я слыхал о существовании этих записей, а вот тут ещё и услышал. Правда, полностью послушать не удалось – Туманов потащил меня обедать.

 Я:

– Вадим Иванович, дайте переписать.

– Нет, Саша, ещё рано.

Конечно, он был прав. Уже тогда по некоторым его репликам чувствовал, что не всё у него складывается, а прочитав позже книгу “Но остались ни с чем егеря...”, понял, насколько всё было серьёзно, а тут я – малознакомый человек, о котором он знает только, что привожу ему книги из города, где много-много дыма.

 Идём мимо бассейна, в котором плавают здоровенные рыбы – примерно как в “Белом солнце пустыни”.

Вадим Иванович знакомит меня со своей женой – Риммой Васильевной – диктором Пятигорского телевидения. За обедом сказал, что вечером к нему придёт отдыхающий в Ялте человек из министерства, ему надо будет обговорить ряд вопросов, поэтому ночевать я буду у соседки, что живёт напротив. Он с ней договорился.

 

Римма Васильевна:

– Саша, кому-то не нравится, что мы живём хорошо. Но ведь Вадим всю жизнь проработал на Севере, поэтому и заработал на этот дом.

Вадим Иванович:

– В своё время Володя хотел его купить, но не успел, и вот я в память о нём приобрёл.

Забегая вперёд скажу, что визит человека из министерства не помог. Позже была статья о Туманове. Статья заказная, после чего и началась травля Туманова.

Повёл к соседке. Мне была выделена целая комната. Отношение ко мне говорило о большом авторитете Туманова. Позже хозяйка сказала, что её муж работает у Вадим Ивановича в артели.

Утром поехали с Вадимом Ивановичем в Ялту. Встретили капитана теплохода. Я так понял, что встреча была назначена. Туманов представил меня: это Сысоев, он делает Володины книги, сам из Нижнего Тагила, там такие дымы. Видимо, Вадим Иванович был в Тагиле, от которого у него и осталось одно впечатление: дым. Фамилию капитана забыл, но он тоже из друзей Высоцкого. Гуляли по набережной.

Вечером Туманов сказал: “Саша, мы с Риммой званы в гости. Поедем с нами. Правда, я хозяина плохо знаю, видел однажды у знакомых”. Поехали. Машину вёл знакомый Вадима Ивановича. Приехали. Туманов сказал шофёру, когда за нами вернуться. Подошли к дому. И тут меня, простого уральского паренька, начали одолевать подозрения. Во-первых, дом раза в два больше, чем у Туманова; во-вторых, – наёмные рабочие (!!! ), которые у дома выкладывали плиткой дорожку к крыльцу. Как-то в то время не было подобное принято.

Хозяева нас уже ждали. Он – кореец, просил звать его Васей. Она – украинка с простым именем то ли Катя, то ли Маша. Туманов представил меня так же, как и капитану, с сопутствующими дымами.

Провели в дом. Стол ломится, как у Высоцкого:

“Был стол, который мне не описать,

Пытался, но рука не подымалась:

А вдруг в Тамбове смогут прочитать?!

Должна же совесть быть, хотя бы малость”.

Вот-вот. Точно. Бутылки все иностранные. Единственная бутылка на русском языке – армянский коньяк. Его в дальнейшем и пил, и не потому, что патриот – не мог прочитать, что в других.

Хозяин сказал, что готовил он. Корейская кухня. Из перечисленного запомнил только “суси”. Вот уже и слюна пошла при воспоминании.

Стали разговоры говорить. Хозяйка извинилась за мебель (причём, мебель новая и шикарная), сказала, что будут менять, а эту выкинут. Подозрения вспыхнули с новой силой. Где я? Не может у людей быть столько денег праведным путём заработанных. Хозяин:

– Вадим Иванович, вы не сможете нам достать видеомагнитофон?

– Попробую.

Хозяйка:

– А лучше два. Один на запчасти.

Нет, ну по моим меркам, они точно бандиты, причём с очень большой дороги, если не с нескольких. Мне, человеку, который только слышал о видиках, цена на которые была для меня запредельная, который и не мечтал даже купить его, каково было слышать подобные разговоры.

В конце посиделок хозяйка повела Тумановых показать свои владения, а я, оставшись с Васей, решил вывести его на чистую воду и спросил, кем он работает. Он иглотерапевт, жена – тоже (познакомились на курсах повышения квалификации – о эти курсы! ), у него лучшие иглы в Союзе, которые присылают родственники из Южной Кореи, у них с женой частная практика.

Вот теперь всё стало на свои места для простого металлурга с окладом 210 рублей + 15% уральские: юг, люди приезжают отдыхать и лечиться, и денег на это не жалеют. Машина пришла вовремя, мы погрузились и уехали. Ночевал я в летнем доме Тумановых. Утром Вадим Иванович накормил меня, дал продуктов в дорогу, и я уехал.

Ребята к моему возвращению уже сгорели, всё съели и пропили. Пожили ещё 2-3 дня, вернулись в Жданов, взяли материалы и отбыли в Москву защищать свои работы.

Там же, в Москве, после моего возвращения из Жданова-Ялты и произошёл разговор с М.М.Жванецким, который определил мою жизнь на дальнейшие годы, но об этом позже.

 

 

  О Д Р У З Ь Я Х –

Т О В А Р И Щ АХ

 

Наверное, уместнее всего сказать: “подводя черту”. Подвожу черту под всем, что связано было для меня с В.С.Высоцким. Кем для меня он был? Духовным отцом. Был и остаётся. Он воспитал меня, определил мою жизнь.

 Высоцкому я обязан очень и очень многим. И в неменьшей степени – интересными людьми, с которыми я встретился, благодаря Владимиру Семёновичу, среди которых я живу и сейчас. О некоторых из них я хочу рассказать.

В И К Т О Р С Т О Л Б О В

 

Я бы ему памятник поставил

С телефонной трубкою в руке.

С.Минин

 

Здесь я приведу статью, которую написал на 50-летие В.Столбова.

“Этот юбилей не прогремел в нашем городе. Не было поздравлений в газетах и по ТВ. Да и сам юбиляр в канун своего дня рождения ушёл в поход на Приполярный Урал. Но – сердце, вынужден был вернуться с половины маршрута. Юбиляр – это Виктор Столбов, 1946 года рождения, инженер-экономист. Женат. Воспитывает дочь (сын Илья трагически погиб).

Виктор пришёл ко мне вместе со Славой Масленниковым в 1979 году: “Решил создать клуб самодеятельной песни. Третьим будешь? ” Я им стал. В клуб вошли друзья Столбова – туристы. И сразу же клуб обрёл своё лицо, то есть мы не только приглашали в Тагил бардов, но и – самое главное – сами ставили вечера. И первым был вечер, посвящённый творчеству В.С.Высоцкого. В марте 1980! На сцену выходили Женя Чулков и Миша Сипер.

– Имя?

– Владимир.

– Отчество?

– Семёнович.

– Фамилия?

– Высоцкий.

– Профессия?

– Актёр, певец, композитор.

И начиналось действо! Мы работали над этим вечером самозабвенно. Всё, чем были богаты, мы выплеснули в этой композиции. Вечер, посвящённый творчеству Высоцкого! При его жизни!!! Кто ещё подобное делал? Долго не могли сдублировать магнитофонную запись этого вечера, а через некоторое время, после того как послали её В.С.Высоцкому, пришло извещение и наша бандероль “Адресат не востребовал”. Мы уже знали, что поздно.

Вечер памяти В.С.Высоцкого. Опять долгие вечера, споры. На сцену хотели выйти все, чтобы отдать дань поэту.
И ещё композиция, посвящённая памяти Высоцкого – выступления в Тагиле, Свердловске и других городах области, в Москве. И всё бесплатно, на, так называемых, общественных началах.

Виктор Столбов был президентом нашего клуба. Мы творили! 1981 год. Мой сын в больнице в тяжёлом состоянии. Гангренозный аппендицит. Нужна кровь. Родные и соседи по подъезду пришли на станцию переливания крови, а там уже больше десяти человек сдают её на мою фамилию. Виктор, оказывается, бросил клич в клубе, и ребята пришли.

Миша Сипер приносит на заседание клуба самиздатовский трёхтомник Цветаевой. Я впервые увидел такой сборник, и мысль – сделать подобные тома Высоцкого – пришла от этой встречи.

Вечера, посвящённые памяти Галича, Визбора, композиции по творчеству Арика Круппа... Это всё – клуб, Виктор Столбов.

К нам приезжали Дольский, Ким, Городницкий, Розенбаум, Жванецкий, Карцев, Берковский, Клячкин, Окуджава. Мы были бедны, как церковные мыши (да и сейчас не разбогатели), поэтому после вечера для встречи с автором несли кто что мог. И сидели с ним до глубокой ночи. Мы слушали песни и пели их. Вспоминая эти семь-восемь лет, прихожу к мысли, что это были самые счастливые годы в моей жизни.

Мой сын, которому я дал книгу В.Санина “За тех, кто в дрейфе”, прочитав её, сказал: “А что в ней особенного? ” Сейчас если мужчина – Чак Норрис, Сталлоне, если любовь – порнография, если женщина – поп-модель или секс-бомба. Сейчас слушают песни типа “Ах ты, палочка-выручалочка” или “Продолженья просят рода эти чёртовы глазища”.

Можно мои слова расценить как брюзжанье “предка”, но я счастлив, что Бог был милостлив к нам: мы этих песен не слышали. У нас, благодаря авторской песне, были другие критерии. Именно благодаря им я встретил так много порядочных людей в этой жизни.

Жизнь – синоним смерти. Трагически ушёл из жизни Сергей Минин, Алла Мельникова, Юрий Богачёв. Земля им пухом и вечная память. Отошёл от клуба Миша Сипер, основав “Зелёную лампу”, женились или вышли замуж другие. Жизнь брала своё. Клуб – как гнездо, из которого, оперившись, разлетались. Только Виктор Столбов продолжал наше дело, приглашая к нам певцов и поэтов. Он вынес на своих плечах ежегодный фестиваль авторской песни в Антоновске, где благодаря ему в августе каждого года встречаются все так называемые “старики”.

 

В последние годы Виктор соединил – в чём я ему завидую – увлечение с профессией. Он стал менеджером. И теперь я звоню ему и спрашиваю, кого из исполнителей он пригласил в Тагил на этот раз, и живу в предвкушении праздника”.

“Тагильский рабочий”, 18 января 1997 г.

Е В Г Е Н И Й Ч У Л К О В

Нормальный ход.

Е.Чулков

Привожу статью Ларисы ЛИСЮТКИНОЙ о Жене Чулкове.

 

“/.../

Жил в нашем городе человек, живёт он и сейчас, и уже более 30 лет пропагандирует творчество Высоцкого. Социальный страх его не мучил и не мучает. Поёт, печатает, выступает, знает, любит, ценит.

Кумир ли для него Высоцкий? Кумир.

С Евгением Юрьевичем Чулковым, с дядей Женей (Жекой – почему-то так его все зовут) я познакомилась в холодные дни 1981 года. Тогда я работала секретарём горкома комсомола. Меня командировали с концертной бригадой на север. У нас – минус 30, на Уренгое – минус 40. Там была знаменитая Всесоюзная ударная комсомольская стройка газопровода – “Уренгой–Ужгород”.

 

Концертная бригада небольшая: Женя Чулков – исполнитель песен Высоцкого, Вася Мешавкин, Миша Сипер, Наталья Костромина – тагильские барды и я. Обстановка экстремальная. Путешествуем из одного рабочего посёлка в другой на вездеходах с печками, остро ощущаем сильную нехватку кислорода. Концерты даём в помещениях при минус двадцати. Спим в “бочках”. Бочки – это и впрямь перевёрнутые огромные нефтяные бочки, оборудованные под жильё. Но мы – поём, строители работают в таких условиях. Где бы мы ни появлялись, первое, что про нас говорили: “Высоцкий приехал”. Этому немало способствовало удивительное внешнее сходство Жени с Высоцким – голос, рост, лицо, одежда. Многие ребята, работающие в условиях вечной мерзлоты, и не знали, что полгода назад Владимира Семёновича не стало.

Мне запомнился один концерт в “бочке”. Людей в ней действительно было набито, как сельдей в бочке. Прямо перед нами был парень с одним торчащим во рту зубом. Как он увидел “Высоцкого”, так и обомлел, замер. И пока Женя пел “Идёт охота на волков”, рот у него так и не закрывался. Отдыха нам не было. Парни жили и работали в нечеловеческих условиях, только водка и спасала. А тут – “Высоцкий”! Женя пел и днём, и ночью, пел утром – перед работой. Он понимал, что мы уедем, а они останутся. “Нормальный ход”, – говорил он и шёл к людям. А потом был вечер памяти В.С.Высоцкого. Приглашения – только избранным, чтоб никакого глумления над памятью. Пусть будет аншлаг, но для избранных, для истинных ценителей. Здесь и Женя особенно постарался и, конечно же, на высоте был выдающийся нижнетагильский клуб самодеятельной песни.

 

Всю программу вёл Женя. Он не только пел, но подготовил и привёз редкие слайды с похорон Владимира Семёновича. Миша Сипер, Александр Сысоев, Виктор Столбов написали сценарий вечера. Женя преподнёс трёхчасовую программу концерта памяти Высоцкого так, что мурашки шли по коже. Народ в зале Дворца культуры школьников стонал, рыдал, смеялся... В первую часть концерта включили гражданскую поэзию, во вторую – любовную лирику, завершили выступление “Кони”.

Я думаю, никто из присутствующих в зале в таком объёме и на таком эмоциональном подъёме не слышал песенной поэзии Высоцкого никогда. “Коней” уже слушали стоя, не дыша. И снова каждая строчка врезалась в сознание по-новому, осознавалась в новом времени: “Я коней напою, я куплет допою...”

После концерта народ долго не расходился. Люди не могли прийти в себя. А когда вышли на улицу, то двинулись единой массой, как несанкционированная демонстрация. Демонстрация свободы духа, мысли и слова. Но люди молчали, молчали и шли, переживая заново услышанное. Так мог донести до слушателей творчество Владимира Семёновича только он – дядя Женя, ценитель, любитель, хранитель...

Я смотрела после этого спектакль о Высоцком в театре на Таганке. Не то! Не то, хотя играли друзья, коллеги, актёры – известные и знаменитые. Нет любви, нет страсти, нет того исполнительского мастерства. Нет нашего дяди Жени.

/.../”

 

“Пульсар”, № 5-6 2000 г.

 

 

Б А Р З О В К А – 8 7

Все куда-то уезжают, подымают якоря.

Ю.Визбор

Ах, Барзовка, Барзовка, жаль, если нет у тебя своего летописца.

Тем, кому это вступление ничего не говорит, поясняю: Барзовка – лагерь на берегу моря. Вернее, в месте слияния двух морей – Азовского и Чёрного. Образован он был Керченским клубом самодеятельной песни, а бессменным его руководителем является Юра Черноморченко, в просторечье – Черномор.

В этот лагерь приезжают в основном любители авторской песни. Причём, приехать в него можно только по рекомендации двух человек, уже бывавших и соответственно себя зарекомендовавших, желательно “Молодчин”.

Что такое “Молодчина”? Это звание, которое даётся в Барзовке человеку за его заслуги перед лагерем. Не знаю, как много сейчас “Молодчин” по бывшему Союзу, но званьем этим не разбрасывались К весне 87-го года в нашем городе было две “Молодчины” – Алла Мельникова и Женя Чулков. Благодаря их рассказам у меня и созрело желание поехать в Барзовку.

Вообще-то я не привык к пассивному отдыху. При наличии сада, в котором летом пахать да пахать, мне трудно себе представить, что можно в это золотое время уехать на юг и лежать на песочке вверх или вниз животом. Ну и сколько так пролежишь? Опыт подсказывает – не больше двух часов. А что делать дальше?

Видимо, у меня при моём 45-летнем стаже садовода (родители купили сад, когда мне было 6 лет) уже на генном уровне стремление при температуре свыше 0 градусов что-то делать. Но, повторюсь, рассказы Жени и Аллы, а также доводы Танюшки, что детям полезен морской воздух, возымели. Поэтому Женя, поехав на нулевую смену в Барзовку, замолвил за меня словечко перед Черномором, а также Алла послала письмо, и к июлю месяцу приглашение на третью, семейную смену, было у меня.

Детям моим в ту пору было – сейчас прикину – 4, 9 и 14 лет. Вместе с нами поехал и Столбов с семьёй.

Приехали в Керчь вечером, а до лагеря добирались вообще ночью. Шли по берегу моря, причём, у меня на плечах кроме рюкзака была ещё и Натка. Добрались. Нас расположили для начала в большой палатке. Закон в ту пору был сухой, поэтому мы с Витей втихаря выпили по бутылке пива за прибытие и на этом успокоились.

Что из себя представляет лагерь? С чем приедешь, в том и спать будешь. Палаточный. Есть вагончик административный, в котором располагается небольшая библиотека – естественно, книги стихов Окуджавы, Визбора, Городницкого и т.п. В основном – самиздат.

Удобства, как принято говорить, во дворе. Женское удобство называлось “Ласточкино гнездо”, мужское – “Орлиный залёт”. А поскольку вода там, прямо скажем, да что там говорить, Михал Михалыч Жванецкий уже писал про воду Одессы, и здесь была не лучше, поэтому на период акклиматизации эти два помещения пользовались особым вниманием лагерников. Вот Женя в нулевой смене и готовил ямы для этих удобств, скамейки и столы для столовой, ступени для спуска к морю и т.д.

Питьевую воду периодически привозили в цистерне, а оттуда её нужно было носить снизу вверх метров 80. Удовольствие ещё то.

Из необходимого – ты должен был:

а) отдежурить один-два раза на кухне. Когда очередь дошла до нас, мы дежурили со Столбовыми. Женщины готовили, мы носили воду, рубили дрова, топили печь, выносили мусор. В лагере было больше ста человек. И всех их нужно было сутки кормить: завтрак, обед, ужин;

б) отработать в ближайшем совхозе несколько часов за аренду земли под лагерь.

И всё! Сдав определённую сумму на закупку продуктов, в остальном ты был свободен как птица. Как у Галича: “хочешь – спать ложись, а хочешь – песни пой”. Кстати, о песнях. Каждый или почти каждый день после обеда кто-нибудь из бардов давал концерт. Мы шли на лужайку, окружённую высоким кустарником, ложились на спальники и час-два слушали песни.

 Поскольку заезд был детский, были концерты и для них. Был детский день, в который хозяевами лагеря были дети. Они одевались пиратами, захватывали взрослых и требовали выкуп конфетами.

Но, чувствую, я комкаю рассказ. Начну по порядку. Главным ежедневным событием в лагере был вечерний костёр, плавно переходящий в ночной и зачастую гасший только к утру. На него собирались все. Садились на лавочки, ложились на спальники, стояли. На костре выступала медик с сообщением о здоровье людей, потом Черномор подводил итоги дня, намечал дела на следующий, объявлял благодарности за дежурство по кухне. В завершение представлял вновь прибывших.

Когда мы прибыли в лагерь, Алла Мельникова ввела меня в курс представления. После того как Юра называл фамилию новичков, надо было рассказать о себе, кто ты в миру и в быту. После чего желающие задавали вопросы. В то лето наиболее распространёнными были два: служил ли твой дедушка в Белой армии и можешь ли ты перезарядить батарейки в фонарике. Если с первым вопросом всё было просто, то ко второму нужно было отнестись со всей осторожностью. Дело в том, что в начале лета одна девушка пошла ночью в “Гнездо” с фонарём, который и уронила туда, где всё и скапливается. Некоторое время фонарик горел, пока не сели батарейки. Вновь прибывшие этого не знали и с готовностью отвечали, что умеют перезарядить фонарь, после чего их и посылали в “Гнездо” достать его для начала. Под дружный хохот остальных посвящённых.

У меня обошлось. Я встал, сказал кем и где работаю, семейное положение, что напечатал 5 томов Высоцкого и 4 – Жванецкого. То ли зауважали, но вопросов дополнительных не было.

Костёр – это, конечно, песни до утра, рассказы, смех.

Было два аукциона. На одном продавали дефицитные книги. Для второго аукциона объявили сбор ненужных вещей. Видимо, сдали немного, поскольку на этом аукционе продали поцелуй Черномора. Он об этом – ни сном ни духом, ибо днём работал в городе и приезжал в лагерь ближе к вечеру. Аукционер в лице Виктора Байрака начал издалека: мол, продаётся то, что любят все женщины. Заинтриговал донельзя. Взвинтил ставки до 5 рублей. Наконец одна девушка купила. После чего ей и сообщили, что конкретно подразумевалось. И вот Черномор вечером закончил своё сообщение и спросил, есть ли вопросы. Девушка встала и сказала, что отдала 5 рублей за его поцелуй и пора бы его получить. Юра ищет глазами Байрака, который всё это сотворил, вздыхает (опять нагоняй от жены) и под всеобщие вздохи и комментарии народа отрабатывает деньги. Остальные девушки жалеют, что уступили и интересуются сроками следующего аукциона. В общем, были вечера, когда уже сил не было смеяться дальше.

В лагере выходило 2 или 3 газеты. Выделялась “Правда Байрака”, на которой было приклеено не менее 10 всевозможных орденов, вырезанных из газет. “Правда Байрака” вела постоянную конкурентную борьбу с другими газетами. Те – с ней, поэтому выход в свет каждой газеты был событием.

В лагере считалось естественным в разгар лета отметить любой праздник, будь то 8 Марта, 23 февраля или Новый год. Черномор примерно за неделю объявлял подготовку к предстоящему празднику и лагерь готовился. Каждый вносил свою лепту, хотя, конечно, наработки уже были. Организатором и заводилой был Виктор Байрак. Он и аукционы проводил, и праздники организовывал. Кроме всего прочего он сочинял стихи и пел их под гитару. Однажды он выступил перед нами со своими песнями, после чего в нашей семье вошла в обиход строчка из его песни “такие наши вёдры”.

 Была в лагере традиция. Когда кто-то собирался уезжать, он приходил на круг с рюкзаком, бил в колокол, и все собирались. После чего комендант лагеря (в тот заезд был Ролан Шипов – авторитет в творчестве Ю.Визбора, составитель его книг) давал отъезжающему (отъезжающим) пятачок, толпа под песню Визбора

“До свиданья, дорогие...” провожала его до шлагбаума, комендант подымал его и уезжающий, пройдя под ним, поворачивался к провожающим, шлагбаум опускали, он кричал “Здравствуйте! ” и опять же под песни подымался в гору, бросал в море пятачок, снова махал рукой провожающим и уже окончательно скрывался за поворотом.

Я человек некоммуникабельный, тем более, что при наличии семьи большую часть времени проводил с ней, в связи с чем мало с кем близко познакомился, поэтому решили мы с Танюшкой перед отъездом шум не поднимать, а уйти втихую. Принесли рюкзаки на круг, Танюшка пошла на кухню (уезжали до обеда), чтобы перед отъездом покормить детей, а дежурные спрашивают: “Что случилось? ” – “Уезжаем”. – “А почему в колокол не бьёте? ” Пришли на круг, забили в колокол и собрался весь лагерь. И всем нам пятерым комендант дал по пятачку, и проводили нас с этой песней, и бросили мы пятачки в море, и ком в горле от этих проводов я помню до сих пор.

Часто дети, вспоминая “Барзовку”, просят съездить ещё раз. Но я боюсь, что хорошее не повторится и впечатление о “Барзовке” испортится.

Мне могут сказать, прочитав эту главу, мол, что особенного? Мол, есть дома отдыха, курорты, где условия лучше, мол, если никуда раньше не ездил (как слаще морковки ничего не едал), лучшего не видел, то и понравился этот лагерь. Могу согласиться, что физически, наверное, можно лучше отдохнуть, но душевнее – никогда. В Барзовке собираются единомышленники, люди одной крови, одного племени, имя которому “Авторская песня”. И на любых канарах этого не найдёшь и не купишь.

 

Вернувшись домой, послал в Барзовку несколько томов Жванецкого. Позже спросил Женю Чулкова, читают ли? Сказал, что – нарасхват. Рад, что внёс свой вклад в библиотеку лагеря.

До сих пор лайбы “Барзовка-87” пришиты на рукавах моей штормовки и камуфляже сына. На них солнце, гитара и море.

 

 

 

В Л А Д И М И Р Д Е Р Я Б И Н

“Нет друга, но смогу ли

Не вспоминать его?! ”

В.Высоцкий

Володя Дерябин. Жил в Глазове. Жена Наташа. Две дочери: Лена и Надя.

С Володей я впервые встретился в Глазове в 1979 году.

В начале июня 1979-го Слава Масленников – брат Володиной жены – собирал группу на сплав 3-й категории сложности по реке Гутара, что в Восточных Саянах.

 Я туристом до того не был, хотя всё моё окружение – туристы, и я был пропитан их рассказами о сплавах и восхождениях, реках порогах, шиверах, переворотах, прижимах, перекатах и тому подобном. “Всё перекаты да перекаты...” Не идти уже было неприлично. Собралось 6 человек: Слава Масленников – руководитель, Володя Дерябин, Валера Заморуев, Таня Рассказова, Люба (фамилию забыл) и я. Про Любу не скажу, а первые четверо где только не были. Асы.

Но не буду о сплаве. Я – о Володе. Умный, сильный, порядочный, остроумный, от него исходила надёжность. Он и рыбак, и охотник, и спортсмен, и турист. Он всё мог. Он всё умел. Когда загружались в самолёт для заброски на реку, выяснилось, что у нас на одно место больше. Выход – привязали на Володин рюкзак это самое лишнее место, чтоб не разбрасывать по частям. Володя крякнул и пошёл косолапо. Именно он меня научил так идти под большим грузом.

Володя на 2, 5 года моложе меня, но чуть ли не с первых дней сплава я учился у него. Со сплава мы вернулись друзьями. По крайней мере мне настолько его не хватало, что через пару недель я поехал к нему (буквально, получалось, на 3 часа).

Приехал. Он играл в футбол. Отыграл. Пошли к Володе домой. Посидели. И я засобирался на вокзал. Володя удивился: “Ты что, на 3 часа приехал? ”

Постепенно встречаться стали чаще. В основном, Володя приезжал или проездом от родителей (они жили в Златоусте), или от друзей из Свердловска (он учился с ними в УПИ), или целенаправленно – в Тагил, практически ежегодно приезжал ко мне на день рождения, как и я – к нему.

Когда Володя приезжал ко мне на день рождения, мы уезжали в сад, где Володя поздравлял меня, дарил что-нибудь, после чего, непременно попивая своё вино, которое ставила Танюшка летом, начинали готовиться к приезду остальных гостей: топили в доме, в бане, готовили закуску.

 

 

Приведу ещё один эпизод, связанный с моим днём рождения. Отметили, друзья разъехались по домам, мы с Володей остались ночевать в саду вдвоём. Утром пришла моя мама к нам и сказала, что картошка не выкопана (у меня день рождения 9 сентября), а нам на это наплевать. Одним словом, подняла нас и повела. Состояние наше лучше не описывать. Но деваться некуда. И вот мы копаем, копаем, копаем, копаем, я спрашиваю Володю: “Как ты? ” – “Саша, это работа и её надо делать”. Я, конечно, сделал из этого выводы, и после выкапывал картошку всегда до дня рождения.       

Володя очень любил баню, поэтому когда он приезжал в Тагил, мы со Славой его встречали и вели туда. Танюшка даже сыграла однажды на Володиной страсти. Как-то она пожаловалась мне, что в саду не хватает бани. Я не особенный любитель бань, поэтому замечание проигнорировал. Танюшка обдумала следующий ход: “Сашенька, вот если ты построишь баню, то когда Володя приедет, вам не понадобится идти в городскую, а будете здесь париться”.

Через пару месяцев баня была готова. Мы с Володей начали её эксплуатировать, когда ещё не было предбанника – занавесили шторами, бегали окунаться в фонтанчик, что стоит на другой стороне участка. Когда был готов и предбанник, Володя всё внимательно осмотрел, попарился и поставил мне 4 +.

– Почему 4 +?

– Замени оцинковку на нержавейку, лампу освещения убери от печки и повесь её над входом.

Всё это я сделал уже после его гибели. Причём провод над печкой настолько обгорел внутри стены, что возможно было короткое замыкание. Если б не Володя.

 

Ещё он посоветовал мне соединить крышу дома с крышей бани. Я и это сделал в память о нём, и сейчас у меня там летняя веранда.

В первый раз когда мы парились, я поддал пару ковшиком с короткой ручкой, но не успел убрать руку и обварил её. В свой следующий приезд Володя привёз мне собственноручно сделанный им ковшик на длинной деревянной ручке.

 Потом он мне привёз большой плакат о русской бане и прибил в предбаннике.

 Он научил меня вязать веники. Поэтому сейчас баня для меня – воспоминания о Володе. Как крылечко делали, как зимой в снег прыгали, как забыл в бане рубашку, а потом сказал Наташе, что я попросил поносить, а ему дал свою. Позже я написал ему:

 

          Да обойдут тебя лавины

          И справедливый гнев Наташи.

          Всё, что с тобой мы не допили

          Да будет наше, будет наше.

 

          Да будет нашим жар огня,

          Друзей далёких имена

          И наши тихие беседы,

          Да будет счастье, сгинут беды.

 

          И коль судьба твоя в рубашке рождена,

          То умоляю я, ей Богу,

          Пусть будет на тебе она,

          Когда сберёшься ты в дорогу.

 

          Накинешь старенький рюкзак,

          И ежели натрёт он плечи,

          Увидишь на горе ты дом под вечер.

          Да будет так, да будет так.

 

Февраль 1987 года. К нам приехал Жванецкий с концертами. Мне звонит Володя (он тоже приехал на концерты):

– Саша, на вокзале сидит мой друг из Свердловска – Дима Сперлин. Он приехал специально на Жванецкого, очень хочет попасть на концерт и пообщаться с Михал Михалычем после.

– Володя, твой друг – мой друг. Пусть подходит.

После концерта намечалась баня в одном из цехов комбината. Машина одна. Шофёр с Михал Михалычем в машине, мы стоим рядом: я, тагильчане, Дерябин и Сперлин. У меня трудный выбор: или двух тагильчан или Володю с Димой. В конце концов тагильчане знают дорогу к этой бане и при желании доберутся, поэтому я говорю: “Иногородние, в машину”. Много позже Володя скажет мне: “За эту фразу я буду благодарен тебе всю жизнь”.

Позже Дима Сперлин неоднократно приезжал ко мне. Он действительно стал моим другом.

Дима – это высокий большой человек. Танюшка мне неоднократно говорила, что когда Дима садится в моё кресло, она думает, ну всё, развалится. Дима олицетворял поговорку, что хорошего человека должно быть много. Володя любил припасть ухом к Диминому животу и поинтересоваться, на котором ребёночек месяце, не сучит ли ножками.

 

Мы Диму называли русским евреем за его доверчивость, бесхитростность. Он часто влюблялся в людей и потом страдал от них.

Дима писал стихи и фразы.

Он – умница и потрясающий рассказчик. Его рассказы были настолько литературны, что хоть сейчас на бумагу.

Дима – это мятующаяся душа. Особенно это проявилось позже, в эмиграции.

Дима обнимал меня и говорил: “Сашенция”.

Дима, как в анекдоте про еврея, “немного шил”. Это были куртки, брюки типа джинсов. Он удовлетворял запросы пэтэушной молодёжи, которой хотелось модно одеваться, но не было денег. И Дима предлагал суррогат, но дешёвый.

В 1988 году у него даже появилось своё ателье. Небольшое, в котором Дима сам не чурался встать к раскроечному столу. У него появились деньги на порядок больше наших. И вот тут проявилась ещё одна его черта – щедрость.

Сейчас – самые светлые воспоминания.

1988 год. Январь. Мы: Чулков, Столбов и я – приехали в Москву на 50 лет Высоцкого. Остановились, как всегда, у Сергея Поймёнова. Ночью – звонок. Володя Дерябин звонит из Глазова:

– Саш, для меня найдётся местечко на коврике у двери?

– Володя, приезжай, место найдётся.

Вскоре ещё один звонок из Свердловска.

 Дима:

– Сашенция, я собираюсь прилететь в Москву. Сможем ли встретиться?

– Конечно. Приезжай к Поймёнову.

 

24 января, так сказать, загодя, сели отмечать. К 2-3 часам 25 января ребята разбрелись по койко-местам. Остались мы втроём: Володя, Дима и я. Часа в 4 ночи Дима говорит: “Какие же мы сволочи. День рождения Владимира Семёновича, а мы сидим здесь. Поехали на Ваганьково”. Дима, какой же ты молодец! Я вскочил, начал переливать спирт (тогда с водкой была напряжёнка) в одну бутылку, собирать со стола остатки пирожков, привезённые ещё из дома.

Вышли на улицу. Машин практически нет. Я мечусь по дороге, пытаясь остановить те немногие, но шофёры, узнав, что ехать на Ваганьково, отказываются. Дима с Володей стоят чуть в стороне, причём Дима дремлет у Володи на плече.

Очередной раз останавливаю машину, прошу подвезти, шофёр не соглашается. Сзади кто-то кладёт мне руку на плечо, оборачиваюсь – Дима: “Сашенция, давай я поговорю”. Я отхожу, Дима что-то говорит, после чего двери перед нами распахиваются. Едем. Дима впереди, мы с Володей сзади.

Ребята опять дремлют. Я пою песни Высоцкого, чтобы не уснуть. Шофёр терпит. Приезжаем. Мы с Володей выходим, закуриваем, ждём, когда Дима расплатится. Дима что-то долго не выходит из машины. Подхожу, открываю дверь: Дима мирно спит, шофёр, положив голову на баранку, смотрит на Диму с ангельским смирением. “Димуль, приехали”.

Бегу к воротам кладбища, из которых кто-то выходит, ворота закрывают изнутри. Подбегаю, прошу, чтобы нас впустили. Мне в ответ, мол, здесь собаки бегают, нельзя, неположено и т.д. Сзади – рука мне на плечо, оборачиваюсь – Дима: “Сашенция, дай мне поговорить”. Отхожу. Дима что-то говорит, даёт, ворота распахиваются. Мы проходим к могиле Высоцкого. Постояли, налили себе и Владимиру Семёновичу, выпили раз, другой. К Диме подошёл сторож, Дима опять ему дал деньги. Стоим.

И тут я говорю: “Ребята, мы многим обязаны Высоцкому. Благодаря ему мы познакомились. Давайте же встанем за это перед ним на колени”. Я совсем не сентиментальный человек, патетика мне чужда, но тут я благодарен тому светлому опьянению за эту фразу. Мы встали на колени. Вот откуда фраза:

     “Вспомню как втроём стояли на коленях

     На Ваганьково. Теперь стою один я”.

В 6 часов разошлись. Дима – оформлять документы на выезд в Израиль, мы с Володей – к кому-то из друзей.

Вечером встретились, пошли на концерт, посвящённый 50-летию Высоцкого, участвовали ещё в каких-то мероприятиях подобного типа.

Сходили с Володей к Жванецкому (я привёз ему 6-й том). Михал Михалыч был в Америке. Венера (его жена) подарила нам плакаты с Высоцким и Пугачёвой.

Через день-два провожаю Володю в Глазов. Мы идём по перрону вдоль состава, Володя напевает: “И жить ещё надежде до той поры, пока Атланты небо держат на каменных руках”. Это к тебе относится, Саша”. Спасибо, Володя.

Начало 90-х. Производство в упадке. На Володином предприятии заказов не было, денег не платили. И Володя, как настоящий мужчина, не мог смириться с тем, что его семья будет прозябать. С друзьями он организовал какой-то магазинчик, и нищета ему уже не грозила. Вообще-то Володя мечтал в конечном итоге о собственном ресторане, где всегда были бы его друзья.

 

По возвращении из Москвы я всегда делал остановку в Глазове. Володя встречал меня на вокзале, шли к нему домой, садились за стол на кухне (поезд приходил рано, и Наташа с детьми ещё спали), и я подробнейшим образом рассказывал Володе, как съездил, с кем встречался. Потом – какая-нибудь культурная программа, день завершался выпивкой, а рано утром я уезжал домой.

Был единственный случай, когда я уходил от него на вокзал в одиночестве (его всегда достаточно тяжело было поднять с постели), попрощался с Наташей, пришёл на вокзал – а там Володя сидит.

– Володя, что случилось? Как ты здесь оказался раньше меня?

– Наташа сказала, как пить – так вместе, а как проводить – так нет тебя. Вот я и побежал.

Два раза мы ездили семьями на Тургояк – озеро такое под Златоустом. Там была база предприятия, на котором работал отец Володи. Он покупал нам путёвки, и мы приезжали.

Несколько эпизодов из этих поездок. Володя взял с собой маску с трубкой и ласты. Я впервые попробовал плавать с ними – не получилось: в трубку попадала вода. Бросил эту затею. Володя плавал – как рыба. Да ещё и с водным ружьём. Было дело – несколько рыб поймал. А в основном по просьбе моего тогда ещё 10-12 летнего сына нырял за раками и настолько однажды замёрз – аж синий. А водки уже не было. Попрощались мы с ним на глазах наших жён, и они вытащили откуда-то бутылку, чтоб согреть Володю.

– Откуда она у вас?

– А когда вы выпивали и отлучались, мы отливали.

 

В первый день приезда садимся в лодку, жёны нас провожают. Володя с деловым видом проходит мимо них, держа в руке сумку. На их (не без подозрений) вопрос, что в ней, односложно отвечает: рыбацкие принадлежности. Выслушав напутствия, отплываем, встаём на якорь, забрасываем удочки, Володя говорит: “Открывай”. – “Что? ” – “То, что в сумке”. Открываю – две бутылки вина. Вскрыл. Володя: “Ну, с приездом на Тургояк”. Позже он малодушно оставил меня одного. Возвращаемся. Хорошие. Наши морячки-рыбачки встречают нас на берегу. Пока я причалился, взял снасти и снял вёсла – Володи и след простыл, а женщины, разглядев меня, обрушили на меня двойной гнев.

Другой случай. Легли спать. В соседней комнате двое разговаривают. Громко. Матом. Лежим 5 минут – они продолжают, не унимаются. Я тихонько встаю в надежде, что Володя не услышит, прохожу в ту комнату и говорю всё, что о них думаю и что я с ними сделаю, если они не заткнутся. Думал – сейчас будет драка, но они как-то покорно смотрят на меня и за меня. Поворачиваюсь – за моей спиной Володя.

Если уж речь о драке, то была одна. Для этого вернусь в Глазов. Володя в своё время выдал газовые баллончики продавцам своего магазина. Дал и мне однажды пару баллончиков, один из которых – с нервно-паралитическим газом – я оставил себе. Мы возвращаемся с Танюшкой из Москвы, делаем остановку у Дерябиных (всё это было накануне дня рождения Володи, то есть в апреле месяце). Посидели за столом, потом пошли с Володей на железнодорожный вокзал покупать билеты на завтрашний день.

Весна. Грязь. Темно. Идём по проезжей части дороги. Обгоняем двоих. Один требует закурить. Форма обращения подразумевает драку. Володя отказывает. Тот – к нему. Володя отталкивает его, он отлетает. Я в это время с тоской думаю, что вернусь в Тагил с фингалом, что надо мной будут подсмеиваться, мол, ездил в Москву за бланшем. Выбрав бесконтактную драку, достаю баллончик, делаю пару шагов к курящему и щедро его опрыскиваю. Ни разу не видел действия этого газа на человека, поэтому с удивлением вижу, как, заорав, он свалил прямо в канаву. Интересуюсь у второго, как он насчёт закурить. Отвечает, что не хочет. Идём дальше. Тот – в канаве – блажит, рядом его друг. В следующий раз оглядываюсь – “некурящий” ведёт “курящего” – как с поля боя. Сзади начинается мат и оскорбления. Володя норовит вернуться, я его отговариваю. Напрасно. Володя перепрыгивает канаву и направляется к ним. Я – следом, но канава для меня оказалась шире и, не долетев до её края, приземляюсь в грязь. Подымаюсь. Володя бьёт одного ногой, но поскальзывается и падает. Я подбегаю – снова опрыскиваю. Теперь они лежат уже оба.

Приходим на вокзал. Отмываем брюки, куртки, ботинки. Вроде чистые. Покупаем билеты.

Возвращаясь домой, договариваемся о драке жёнам – ни слова. Открывают наши ненаглядные двери, видят нас и начинают говорить о нас всё, что думают, смысл: до какой же степени вы по дороге набрались, что и ноги вас не держат. Прикинув, что лучше рассказать как было, чем подвергаться остракизму, говорю правду. Володя добавляет, что я опрыскал пол-Глазова. Ну это другое дело. Нас раздевают, чистят, моют, переодевают, подносят.

Осень. Володя приезжает в Тагил. Устраиваемся у Масленникова. Хорошо сидим, но мне по какой-то причине нужно уйти на час-полтора. На улице начался снегопад, а у меня голова босая. Володя дал мне свою вельветовую коричневую кепку. Она мне приглянулась и пока я в ней ходил, написал двустишие: “Я забираю души у друзей и отдавать пока не тороплюсь”. Володе эти строчки понравились, и он дал мне эту кепку ещё поносить.

После Володиной гибели Наташа: “Саша, возьми на память о Володе его дипломат”. Я: “Наташа, если можно, отдай мне его кепочку”. С тех пор и хожу в ней.

Однажды в телефонном разговоре предложил Жванецкому сплавиться по одной из рек Урала. Он попросил развить тему. Развил. Михал Михалыч заинтересовался и обещал подумать. Подумав, отказался. Но я к тому времени уже написал пару куплетов к нашему будущему сплавному гимну.

 

               Так налей нам, Дерябин, налей,

               Ибо корень фамильи твоей

               Побуждает нас всех к випивону.

               Ну а если ты нам не нальёшь,

               Твоей жизни цена будет грош

               По закону, сплавскому закону.

                   

               Так налей же, Михалыч, нам всем –

               Все хорошие люди – на М.

               Что ты медлишь, ещё мы не пели.

               Окончательно флягу возьми,

               Слава Богу, здесь не до восьми

               И в любой день недели.

 

Необходимая справка: Володя на сплаве на Гутаре был поллитруком (прошу не путать с политруком), для чего надо пользоваться всеобщим уважением, иметь острый глаз, крепкую руку, поэтому в припевах Володя продолжает выступать в этом качестве; на М у нас предполагался быть, естественно, Михал Михалыч Жванецкий, Масленников Вячеслав Терентьевич, Дмитрий Моисеевич Сперлин, сам Дерябин Владимир Михайлович, один я не задался, но не во мне дело; фраза “ещё мы не пели” имеет тоже свою историю, о которой я расскажу ниже; ну а драконовское расписание работы ликёро-водочных магазинов в период борьбы с алкоголем и виноградниками вы все помните.

Итак, “ещё мы не пели”.

Однажды договорились с Володей отдохнуть на Черноисточинском пруду. Он, конечно, не Байкал, но противоположный берег не везде виден. Славен он рыбой, да и питьевую воду город из него берёт. Для начала нас было четверо: я с сыном Ильёй, Володя и Столбов Виктор, который побыл с нами не больше суток и уехал. Разбили палатку, рыбачили. Позже приехала Наташа с кем-то из дочерей, тоже побыла с нами сутки-двое.

Понадобилось нам переплыть на другой берег за хлебом и червями запастись. Сели мы с Ильёй в лодку и поплыли. Я не заядлый рыбак, поэтому на этом пруду был, можно сказать, впервые и плохо знал особенности пруда. Значит, мы с Ильёй плывём, плывём, доплываем до середины пруда – ветер всё сильней, причём мы против него, волна всё больше и начинает лодку захлёстывать. А спасики мы выложили на берег ещё в первый день, чтоб не мешали в лодке. И вот я гребу, лодка почти не идёт вперёд, волна, бывает, и в лодку попадает. Илья сжался на корме (было ему лет 13), наконец спрашивает меня: “Папа, а мы не утонем? ” – “Нет, сынок”, – и продолжаю грести. Приплыли всё-таки. Возвращение было легче. На берегу мечется Володя:

– Что так долго?

– Сильная волна. Непременно возьми с собой спасики, – он должен был отвезти Наташу с дочерью туда же.

Уплыл. Возвращается нескоро. Говорит, хорошо, что предупредил, натерпелся я, представляю, что ты пережил.

Остались мы втроём. Рыбачили, рыбачили, рыбачили. Прошла неделя, возвращаемся домой, отчим спрашивает Илью: “Илюша, а у вас с собой там был приёмник? Вы слушали по нему песни? ” – “Зачем приёмник – после двенадцати ночи папа с дядей Володей и так пели”.

Была ещё одна рыбалка. Собрались мы с Володей куда-нибудь подальше от Тагила на недельку, но наши планы перебил мой брат Володя: “Ребята, я знаю такое чудное лесное озерко! И добраться легко, и людей нет, и рыбы – видимо-невидимо! ” Поверили. Поехали. Оказалось, это недалеко от Шиловки, в которой у брата свой дом. Ну, помните “Особенности национальный охоты”? Там тоже егерь звал всех на дальний кордон. То же и брат: и чтобы поближе к дому быть, и чтобы с нами.

Приехали. Действительно, лесное озеро, но негде устроиться – топкие берега, еле место нашли. Выгрузили всё, я с братом поехал сети ставить, а Володя остался обустраивать быт. Поскольку я грёб и сидел лицом к нему, запомнилось, как Володя нас перекрестил. Не помогло. За два дня, что там пробыли – пара щурят (одного я поймал на удочку), да окунёк. В общем, выпили всё, что было и пошли к брату в дом. Неудачная была поездка. С тех пор я к брату по рыбалке не прислушиваюсь.

Из всей поездки запомнилось, что Володя нас перекрестил!

Дима Сперлин оформил документы на выезд, зовёт нас попрощаться. Приезжаем в Свердловск с Володей, едем к Ремезову – другу Володи и Димы по институту – загружаемся у него и все вместе – к Диме на дачу. Приехали под вечер. Димина дача – дом в деревне под Свердловском. Деревенская изба, баня, которую топим до пол-ночи, потом плещем воду на камни – я моментально слетаю с полка и выползаю наружу – к такому жару не привык, возвращаюсь в избу и сижу с водителем Ремезова. Володя, Дима и Ремезов сидят в бане часа два, потом садимся за стол, после чего устраиваемся на ночлег. Володя, Дима и я – на русской печи, которую тоже топили часа 3. Постепенно затихаем, вдруг – запах гари – загорелся матрац, который мы положили на печь. Вскакиваем, вытаскиваем его на улицу, тушим.

На следующий день едем к Диме помогать ему перетаскивать вещи в квартиру на первом этаже (чтоб потом быстрее можно было погрузить в контейнер), позже едем к Ремезову. Снова баня, теперь уже у него. Дима пригласил оператора снимать на видео. Уже из Канады он переслал мне эту плёнку. Это единственная запись на видео Володи.

Мы с Володей напели на магнитофон:

         

     Нет друга, но смогу ли

     Не вспоминать его?!

     Он спас меня от пули

     И много от чего.

 

     И если станет плохо

     С душой и с головой,

     То он в мгновенье ока

      Окажется со мной.

 

     И где бы я ни был, куда ни уехал,

     Как прежде в огне, и в бою, и в дыму,

     Я знаю, что он мне желает успеха,

     Я тоже успеха желаю ему.

 

Отдали плёнку Диме. Распрощались.

Дима эмигрировал в Израиль в 1990 году. Через полгода получил от него письмо. В нём меня поразила фраза: “...полгода, засыпая по ночам, мечтал не проснуться”. Он не нашёл в Израиле счастья, в поисках которого переехал в Канаду. В 1993 году получил от него письмо оттуда. Поначалу всё нравилось: и народ, и страна. Но потом – опять. У него по нашим меркам есть всё: квартира, машина, обстановка, но нет покоя душе, ибо душа его, как я уже писал, мятующаяся. Он не нашёл для души ниши, или она в неё не помещается.

Дима часто писал, я отвечал ему, но поскольку он много переезжал и не всегда сообщал адрес, переписка потихоньку сошла на нет.

  Иногда Дима звонит мне домой или на работу, рассказывает мне о своём житье-бытье. Говорит в основном нецензурно – такая у него жизнь. Дима перепробовал массу специальностей. Сейчас работает учеником жестянщика (! ).

После 1996 года приезжал ко мне. Привёз вырезанных из камня восьмерых коней, летящих вскачь. Вот сейчас они передо мной на столе.

Два дня мы с ним общались. Он обещал мне прислать свои произведения, чтобы я составил книгу, но так и не собрался.

При жизни Володи Дерябина мы чисто теоретически собирались съездить к нему, но Володя погиб, а один я уже не решаюсь. Надеюсь, что мы ещё встретимся с Димой в этом мире.

Володя познакомил меня с прозой Юза Алешковского. Я приехал к нему, пошли в магазин, где Володя задержался у книжного прилавка: “Читал прозу Алешковского? ” – “Нет”. “Вот, – показывает мне на книгу, – прочти первую строчку”. Я открыл книгу, читаю: “Вот послушай. Я уж знаю: скучно не будет. А заскучаешь, значит, полный ты мудила и ни хуя не петришь в биологии молекулярной, а заодно и в истории моей жизни...” Потом эту книгу примерно год я не видел – ходила по рукам.

Однажды в 1991 или 1992 году Володя позвонил мне:

– Саша, говорят, у вас в городе можно купить видеомагнитофон (опять видеомагнитофон – как меняется время! ) чуть ли не в табачном киоске. Помоги.

– Володя, чтоб в киоске – это вряд ли, но постараюсь тебе помочь.

Дело в том, что наш НТМК к тому времени совместно с корейцами наладил выпуск видео. Поскольку других марок видео тогда ещё не было, наши изделия пользовались огромным спросом. А так как продавались они в основном работникам комбината, у которых денег не было, то люди их перепродавали, делая на этом свой маленький бизнес. Естественно, при таком раскладе делиться своей выпиской со мной не торопились. Оставался единственный выход.

Генеральный директор комбината Ю.С.Комратов в своё время работал в нашем цехе начальником и забыть меня ещё не успел. Безусловно, для себя я бы к нему не обратился, но для Володи... Позвонил Комратову домой:

– Юрий Сергеевич, хочу купить видео. Помогите.

– Александр Анисимович, мы сейчас выпускаем другую модель, она дороже предыдущей, – называет цену.

– Я посоветуюсь и перезвоню.

Звоню Володе, рассказываю о цене, он соглашается. Снова перезваниваю Комратову:

– Юрий Сергеевич, цена меня устраивает.

– Подойди к моему помощнику.

Пошёл к помощнику, получил выписку, назанимал денег, купил, позвонил Володе. Вскоре от него приехал его друг в Глазове Володя Шумихин, взял видеомагнитофон и рассчитался.

1993 год. Умер мой отчим. Мама отдала мне его машину, в связи с чем срочно понадобились деньги для гаража. Я взял ссуду – 1 миллион рублей, но этого было крайне мало. Приехал Володя на мой день рождения, узнал о моих проблемах и предложил: “Давай мне этот миллион, я отдам его в Глазове, его прокрутят в течение нескольких месяцев и верну тебе уже два”. Так и получилось – в январе Володя приехал, отдал деньги:

– Ещё согласен крутить?

– Давай ещё попробуем.

В марте, когда Володя погиб, я поехал на похороны, ко мне подошли (я знать не знал, кому Володя отдавал деньги, кто этим занимался), отдали часть денег, сказали, что остальные в обороте и вернут их на 40 дней со всеми процентами. Вернули. Володи уже не было, но он продолжал мне помогать.

4 марта 1994 года мы с Танюшкой едем в Москву на 60-летие Михал Михалыча Жванецкого. В Глазове поезд делает двухминутную остановку. Володя нас встречает. Вышли с Танюшкой на перрон. Обнялись, перебросились парой слов. Володя принёс мне пиво в дорогу. Договорились, что 9 марта он нас встретит, но этого не случилось. Мог ли я знать, что это наша последняя встреча?!

23 марта 1994 года я после работы заскочил к маме. Позвонила Танюшка: “Сашенька, с Володей беда. Позвони Масленникову”. Позвонил. Слава: “Подойди ко мне”. Шёл к нему с надеждой, что всё-таки жив. Нет. И когда на похороны ехали, тоже надеялся: вдруг ошибка.

Володя поехал на машине в другой город за холодильниками для магазина Ночь, вьюга, ГАИ перекрыла дороги, но Володя умудрился в объезд. На дороге стоял гружёный лесовоз без огней. Шофёр инстинктивно успел в последний момент вывернуть влево и подставил под основной удар Володю, сидевшего справа. Шофёр остался жив. Володя... Сказали, что умер сразу, не мучился. Он не дожил до своего сорокалетия три недели.

       

     Как заныло сердце, ох как заболело!

     Хоть завой почище Дика или Барта –

     Друг ушёл туда, откуда нет возврата,

     И меня с собой не взял – такое дело.

         

     Ох, как пили за здоровье, ох, как пили,

     И здоровье было потому воловье,

     Только надо было пить не за здоровье,

     Надо было пить за то, чтоб жили.

 

     Пить за то, чтоб жили долго-долго,

     Чтобы ночью мартовскою, чтобы ночью вьюжной

     Не пришлось Володю провожать в дорогу

     Ни Наташе, ни Елене, ни Надюше.

        

     Затоплю я баньку, замочу я веник,

     Выпью граммов 200 водки, выпью пива,

     Вспомню, как втроём стояли на коленях

     На Ваганьково, теперь стою один я.

 

     Боже, Боже правый, почему так избрал?!

     Но пока дышать я буду, пока буду жить,

     Забывая песни и Высоцкого и Визбора,

     Я Володю буду помнить и любить.

 

Я приезжаю к Володе каждый год. Не стремлюсь обязательно 22 марта – много народа, суета. А так мы двоём с Наташей и с Танюшкой, когда она со мной, постоим у могилы, вспомним Володю, помянем.

В 1999 я так же приехал раньше, и, пока шли на кладбище, Наташа сказала: “Саша, напиши о Володе”. Я не уточнил, что написать или куда написать, но с тех пор при встречах с Наташей как бы слышал её вопрос: “Написал? ” Вот я, наконец, и написал.

 

В том же 1999, когда стояли у могилы, я не положил Володе сигарету, забыл и каким-то мистическим образом, окурки, отброшенные мной, возвращались к могиле Володи. Об этом я вспомнил уже в поезде на обратном пути и написал позже Наташе.

 

               Положи за меня сигарету,

               Положи, пусть Володя покурит.

               В этот раз я к нему не приеду,

               В этот день меня с вами не будет.

 

               Будь то вечером или днём –

               Мы свою растревожим память

               И с Танюшей вдвоём

               Непременно Володю помянем.

 

               Расскажу как мы с тобой шли

               По тропинкам и по дороге,

               За собой оставляя следы

               Ненаписанных слов о Володе.

 

               Мы зажжём огарок свечи,

               Чтобы было побольше света...

                Закури за меня сигарету

                И Володе её положи.

 

Почти 15 лет я знал Володю.

Писать о нём было и горько, и светло.

 

Жизнь подарила мне Друга, подобного которому больше не встречал – очень высоко Володя поднял планку, а на меньшее я уже не согласен. 

 

1 9 8 4 – 2 0 0 2

 

...талант – это очень просто. Это переживать за других.

М.Жванецкий

 

Итак, в 1979 году был образован КСП. В 1984 году решили пригласить Жванецкого. Думаю, нет необходимости приводить причину такого решения. Лично для меня Жванецкий был Высоцким в прозе. Если уж обобщать творчество Высоцкого, Златковского, Жванецкого и примкнутого к ним позже Шендеровича, то характерным для них является Мысль. Причём, у Михаила Жванецкого – с потрясающим юмором.

Относительно М.Жванецкого приведу следующий пример. В 1983 году вернувшись после работы и отобедав, поставил принесённую с собой плёнку Жванецкого. Сначала шли известные мне произведения, но вот: “А сейчас, сейчас вот всё время по радио, по телевизору говорят, что вредно пить. Аж зло берёт...” Что тут со мной началось1 В конце концов я уже не мог сидеть в кресле и сполз на пол. Смех до слёз! После этого произведения я уже никогда не говорю “консилиум”, а только – “конвульсиум”. У кого-то из заезжих бардов узнали телефон Михал Михалыча, начали названивать. В конце концов повезло мне:

– Михал Михалыч, вам звонят из Нижнего Тагила. Не сможете ли вы приехать к нам с концертом?

 

Голос Михал Михалыча энергичный, бодрый. Моё предложение не отклоняет. Создаётся впечатление, что вот сейчас, ну прямо сейчас пойдёт брать билеты. Но... просит перезвонить через месяц-другой.

Мы все в приподнятом настроении, но договариваемся пока народ не оповещать. Хотя, что знают трое, то знает и свинья. И через несколько дней мне под большим секретом сообщают, что скоро к нам приедет Жванецкий.

Через пару месяцев перезвонил – Михал Михалыч так же бодро попросил перезвонить осенью. Перезвонил осенью – перезвони зимой. И мы с этими звонками плавно перешли в 1985 год. Михал Михалыч и не отказывается и не называет дату своего приезда.

В конце сентября 1985 года, вернувшись из Жданова (я писал об этих курсах в главе о В.И.Туманове) в Москву, снова звоню Михал Михалычу. Состоялся всё тот же разговор: “Я тот, из Нижнего Тагила, когда сможете приехать? ” – “Позвоните месяца через два”.

– Михал Михалыч, в “Правде” стихотворение Рождественского читали? Там есть о вас: “С настроенья неважнецкого напиться под Жванецкого”.

– Меня всегда рифмуют “Жванецкий–неважнецкий”.

– Михал Михалыч, а у вас вышла ещё какая-нибудь книга, кроме “Встречи на улицах”?

– Нет.

И такая грусть в голосе, что у меня вырвалось:

– Так за чем дело стало? Давайте ваши произведения, я их напечатаю, и будет у вас книга.

Я подчёркиваю: вырвалось. Я не готовился к такому разговору.

 

Вот эта фраза и стала отправной для тех 18 лет (на данный день), для той “эпохи Жванецкого”, в которой мне предстояло жить.

– А как вас зовут?

– Саша.

– Вы знаете, Саша, мне уже подобное предложение делали за деньги.

– Какие деньги? Абсолютно бесплатно.

– Интересная мысль. Перезвоните мне завтра.

И снова началась сказка про белого бычка, то есть на следующий день он сказал, что ещё не обдумал моё предложение и чтобы я перезвонил снова и т.д. Мне оставалось жить в Москве 2-3 дня. Каждый день я звонил, а на следующий перезванивал. В последний день моего проживания в Москве Михал Михалыч сказал, что не сможет дать мне свои произведения, так как не знает меня.

 Я:

– Так давайте встретимся, я вам понравлюсь, – вот так нагло и заявил.

– Нет-нет. Напишите мне где-нибудь в ноябре-декабре. Если бы вы жили в Москве, было бы проще, а вы живёте слишком далеко.

Конечно, я понимал Михал Михалыча – звонит абсолютно незнакомый человек и предлагает отдать рукописи совершенно в другой город на Урале, якобы с целью сделать книги. Это мне напомнило фразу Михал Михалыча: “Встретили на вокзале двое и сказали: “Отдай чемодан”.

Но я уже загорелся. Главное – появилась мысль. Я уже и название для первой книги нашёл: “Потому, что думаю всё время”.

 

Стоит отметить, что я к тому времени был не мальчик в самиздате и, образно говоря, за базар мог ответить. Ещё в армии нас обучали на шифровальщиков, я работал на соответствующих машинках слепым методом, а поскольку клавиатура и там и на пишущих машинках одинаковая, я знал, с какой стороны подходить.

Это во-первых. Во-вторых, к тому времени я напечатал 5 томов Высоцкого, так что опыт был, машинка была, оставалось взять у Михал Михалыча произведения. Но, повторяю, Михал Михалыч осторожничал. И я его поведение понимал, тем более что на 1985 год, органы ГБ ещё продолжали работать. Как я писал, в начале 1984 года меня пригласили туда, чтобы поподробней ознакомиться с моей работой по Высоцкому. Михал Михалыч, как позже выяснилось, тоже знакомый с ними, вполне мог предполагать, что я “засланный казачок”.

Вернувшись в Тагил, собрал своих друзей: Аллу Мельникову, Валеру Панкратова и Витю Столбова – поделился своей идеей и предложил каждому расшифровать по 25 произведений Михал Михалыча (я, естественно, себе тоже взял 25 произведений) с магнитофонных плёнок (фонотека Писателя у нас была приличная) и эти 100 произведений я напечатаю и переплету. Закончил словами, что в любом случае – пойдёт Михал Михалыч после этого на дальнейшее сотрудничество или нет – у каждого будет по уникальной книге.

Расшифровывали, отдавали мне, я дополнительно проверял по магнитофонным записям, моя жена – филолог – проверяла тексты, потом я составлял, печатал.

 

Долго ли – коротко ли, но к концу декабря 1985 года книга была закончена, названа, как и задумал в Москве, “Потому, что думаю всё время...” – фраза Михал Михалыча из интервью журналу “Юность”. Валера Панкратов нарисовал титульный лист, я включил в книгу рисунок Златковского.

Сразу же столкнулся с проблемой переплёта: типографии на это сомнительное дело не шли. В конце концов в типографии нашей комбинатовской газеты согласилась одна сердобольная женщина переплести, но не гарантировала тиснение. Ну хотя бы это. Позже нашёл одного паренька, который в своё время где-то наворовал бумаги для тиснения, и он мне через эту бумагу довольно коряво подписал и обложку и корешок книг. Как я ни смотрел на дело рук его (оторвать бы их) – не нравилось, поэтому Валера сделал суперобложку для первого тома. (Суперобложки Валера сделал позже и для второго и для третьего томов.)

Книга получилась классная. Оставалось только передать её Михал Михалычу.

Числа 27-28 декабря в Москву поехал Николай Изюров. Я отдал ему книгу, попросив занести её Михал Михалычу, которого по телефону предупредил, что 30 декабря ему принесут книгу.

31 декабря Николай позвонил мне из Москвы и сказал, что книгу Михал Михалычу отдал. С трудом я дождался 2 января и позвонил Жванецкому. В его голосе восторг, сказал, что книга лежит перед ним, и он на неё любуется.

Сейчас я предоставляю слово Николаю Изюрову, дабы он описал свою поездку к Михал Михалычу.

ИЗЮРОВ. Саша! Здравствуй. Знаю как ты ждёшь результатов этой поездки, а мне придётся задержаться, поэтому и пишу.

Добрался с приключениями, но все они меркнут от впечатлений от встречи с Михаилом Маничем (так его настоящее отчество, которое мы просто не расслышали). Нашёл дом по Малому Комсомольскому переулку быстро, благо Верховный Суд, в который я (видимо, безуспешно) приехал искать правду для своих тагильских клиентов, находится недалеко.

Встретили меня с любопытством. Я думаю, что про существование Нижнего Тагила в этой квартире узнали от меня. Но когда я развернул наш “презент”, всё переменилось. Увидев книгу, наш автор был просто потрясён (не могло же мне это показаться). Он принял книгу, не боюсь этого слова, благоговейно.

Ты же знаешь мою скромность, но если бы я хоть как-нибудь обозначил свою причастность к созданию книги, мне бы в этом доме дали бы не только жареной курицы, но я сдержался и стал рассказывать про тебя.

Самое интересное же началось тогда, когда М.М. узнал, что ты – сталевар, что основная твоя работа управлять огневым ручьём, а книгу печатать – хобби. Он много раз переспрашивал меня об этом, видимо пытаясь вникнуть как стало возможным такое сочетание. Я тоже разошёлся и где-то импровизируя, где-то детализируя, рассказал про тебя много чего, что так что если бы присвоение наград происходило на М.Комсомольском переулке, я бы привёз тебе медаль и за героический труд и орден “отца-героя”.

Во время нашего разговора М.М. книгу твою далеко не откладывал, а время от времени открывал, смотрел, переворачивал страницы. Потом как-то встрепенулся, завёл меня в кабинет и показал со словами: “А вот что мне прислали из Одессы”. Это была переплетённая пачка листов. И всё. Я возгордился за тебя снова и уже не переставал до конца.

Под конец беседы я не мог не спросить о возможности его приезда в Нижний Тагил и сейчас напишу, как он ответил. Он сказал: “Теперь это я уже обязан сделать, если в Н.Тагиле живёт такой человек”. Но тут же показал свой еженедельник и свободных мест в нём не было. Я сам это видел.

Но это ерунда. Главное – согласие есть, а Столбов уже конкретно о датах договорится. Ну вот и всё. До встречи.

Николай

 

12 января 1986 года Михал Михалыч послал мне письмо (привожу его, чтобы не пересказывать). Позже я с ним созвонился, и он сказал, чтобы я приезжал за материалами.

Вот оно – счастье: я признан Классиком.

Конец января 1986 года. Я в Москве. Михал Михалыч живёт в районе метро “Площадь Ногина”, по Малому Комсомольскому переулку. Центр Москвы. Кремль недалеко. Прихожу. Однокомнатная квартира, как принято говорить, старого типа, с пятиметровыми потолками, что позволило в прихожей сделать второй этаж, на котором спальня. Небольшая кухонка. Встречает Михал Михалыч, знакомит с женой – красивая женщина невысокого роста с азиатскими чертами лица, молодая, подвижная, точёная фигурка.

Позже, в один из приездов я познакомился и с матушкой Михаила Михайловича – Раисой Яковлевной, которая, как и все матери, любила своего сына. 

 

Михал Михалыч показывает квартиру, ведёт на кухню, обедаем. Михал Михалыч предлагает выпить. Не отказываюсь. Михал Михалыч расспрашивает о работе, семье, приглядывается ко мне, я во все глаза смотрю на него. В первую очередь обращают на себя внимание глаза, то есть взгляд. Пронзительный и проникающий, будто рентген.

Я привёз с собой свой экземпляр, прошу Михал Михалыча надписать. Он пишет: “Дорогому Александру Сысоеву – автору моей книжки с огромной благодарностью за труд и внимание от автора его книги. Жванецкий. 27/1-86 г.”

Михал Михалыч даёт мне две свои тоже самиздатовские книги. Всё-таки я не ошибался, считая, что моя мысль не нова и кто-то, возможно за деньги, или друзья – напечатали его произведения. Конечно, рассматривал эти книги позже с некоторой ревностью: лучше моей или хуже. Пришёл к выводу: хуже. Какая-то жёлтая бумага, напечатано со многими ошибками, небрежно. Этих двух книг мне хватило, чтобы напечатать 2-й и 3-й тома, и ещё осталось немного для четвёртого тома.

 

ОТСТУПЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ. Эти две книги я начал читать уже в аэропорту. Обратил внимание на то, что ко мне приглядывается парень, сидящий напротив. Возможно, увидел на корешке фамилию Михал Михалыча. Позже, уже в Свердловском аэропорту (мы летели в одном самолёте) он подошёл ко мне, спросил, можно ли ему приобрести эти книги. Я ответил отказом. Он в свою очередь обещал мне достать любые книги, которые я ему назову. Я всю жизнь мечтал достать “Три товарища” Э.Ремарка. Он ответил, что эту книгу он достанет для меня даже в Свердловске (он сам из

Киева, Захаров Николай Фёдорович). Вскоре действительно он прислал мне эту книгу. Так как Михал Михалыч разрешил мне тиражировать его книги, то после того как Алла Мельникова для кого-то перепечатывала первый том, попросил одну закладку для себя и позже переслал её Захарову. Он позвонил и спросил, что бы я ещё хотел. Я хотел Богомила Райнова. Прислал и его книгу. Так что поговорку “деньги – к деньгам” можно переделать на “книги – к книгам”.

 

Остановимся на этих двух (для себя я их назвал одесских) томах. Почему из них получилось столько же у меня, да ещё и осталось. Дело в том, что формат этих книг А-4, то есть примерно 210х297 мм. Книги такого формата не всегда помещаются на полках по высоте, поэтому первый мой том, как и все остальные был размером 200х225 мм, толщина книг от 170 до 200 листов.

Сразу же – о названиях первых трёх книг. Как я уже писал, первый том звался “Потому, что думаю всё время...”, второй и третий хотел назвать соответственно “Я вот что скажу” и “Переживать за других”. Написал Жванецкому, он в марте ответил мне, урезав, утвердил “Говорю” и “Переживаю”. Так они и были названы.

Второй том Михал Михалыч мне подписал: “Дорогой мой Александр Анисимович! С большим волнением я подписываю Вам и Вашей семье этот мой и Ваш труд. Я надеюсь – Бог и люди не забудут нас! С благодарностью Ваш автор Жванецкий. 4/5-86 г.”

Третий том Михал Михалыч подписал: “Дорогому Саше Сысоеву от его подопечного автора с огромным уважением! Жванецкий. 25.ХI.86 г.”

 

Как видно по датам, в год получалось два тома. Работа над одной книгой занимала один месяц, поэтому можно было бы печатать и больше, но всё упиралось в наличие материалов.

Четвёртый том состоял в основном (но не полностью) из книги “Встречи на улицах”. Это я сообщил Михал Михалычу по телефону и спросил, оставлять ли старое название или давать другое? “Оставь старое”. Это была последняя книга, название которой утверждал Михал Михалыч.

Начиная с 5-го тома, на мои письма с вариантами названий Михал Михалыч не отвечал или потому, что доверял мне или просто не желая этим заниматься. Названия давал (и даю) по строкам из произведений Жванецкого или их названиям, фразам из интервью или их названиям, статей о Жванецком и т.д. То есть не позволяю себе никакой отсебятины.

С первого по четвёртый том титульные листы оформлял Валера Панкратов, но после 1987 года, когда он отошёл от меня, я попросил об этом Юру Мелешенко. Основу оформления Юра сохранил, но при написании обыгрывал название книги. Привожу некоторые титульные листы, выполненные Валерой и Юрой.

 

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: