Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
ПОЭЗИЯ И ЖИЗНЬ АЛЕКСАНДРА ТВАРДОВСКОГО
В поэме Твардовского «Страна Муравия» немало места уделено коню – во всех с детства досконально знакомых автору деталях:
Бредет в оглоблях серый конь Под расписной дугой, И крепко стянута супонь Хозяйскою рукой. ……………………………… Тот конь был – нет таких коней!! Не конь, а человек. Бывало, свадьбу за пять дней Почует, роет снег. Земля, семья, изба и печь, И каждый гвоздь в стене, Портянки с ног, рубаха с плеч – Держались на коне. Как руку правую, коня, Как глаз во лбу, берег От вора, мора и огня Никита Моргунок.
К тому времени Твардовский уже знал про горестную судьбу своей семьи. …Все, можно сказать, произошло из-за лошади… Пожалел отец Трифон Гордеич Твардовский свою единственную сданную им при вступлении в артель в общественный фонд лошадь. Увидел, что в общественном пользовании нет за любимцем семьи Пахарем должного ухода. «– Как он заметил меня – завертелся, бьет, копает землю и как не скажет: „Спаси! Уведи! “ А жара! В затишье там – ни ветерочка! Слепни, мухи – роем возле него! Тут сучья, коряги, и привязан он к яблоньке. Запутался, бьется! Вижу – беда! Сердце мое только тук-тук… Распутал, отвязал, прицепил к недоуздку ремень… …– Обвинят же тебя! – с выражением непоправимой беды, плача, говорила мать… – Я не украл! Конь – мой! » – так описывал впоследствии происходящее в 1931 году в семье брат поэта Александра Твардовского Иван. Семья считала, что с этого импульсивного отцовского поступка, вызванного впитанным в кровь русского крестьянина отношением к коню, начались их беды… Назавтра Пахаря увели, конечно, обратно, глава же семьи уехал в Донбасс – пытаться что-то заработать. Потом семье назначили непосильный индивидуальный налог, который надо было выплатить в три дня – и охваченный страхом, чувством безысходности, подался из дома в Среднюю Азию старший брат Константин, забрав с собой брата Ивана, чтоб уменьшить количество ртов… Семью это не спасло. Мать с малыми детьми выгнали из родного дома, посадили на телегу и повезли как можно дальше от родных мест. К ним скоро присоединились отец и старший брат. С опозданием молодой Твардовский – еще начинающий, никому, кроме узкого круга друзей не известный, но очень верящий в себя поэт – в Смоленске узнал, что всю его семью «раскулачили» и выслали на северный Урал. Добился приема у тогдашнего секретаря Смоленского обкома партии. Позже Твардовский напишет: «Он мне сказал (я очень хорошо помню эти слова), что в жизни бывают такие моменты, когда нужно выбирать „между папой и мамой с одной стороны и революцией – с другой“, что „лес рубят, щепки летят“ и т. п. Я убедился в полной невозможности что-либо тут поправить и стал относиться к этому делу, как к непоправимому несчастью своей жизни, которое остается только терпеть, если хочешь жить, служить своему призванию, идти вперед, а не назад». Сохранилось его письмо другу-ровеснику от 31 января 1931 года, полное отчаяния: «Я добит до ручки. Был у секретаря обкома, он расследовал дело насчет обложения хозяйства моих родителей и – признано, что обложению подлежат… Я должен откинуть свои отдельные недоумения и признать, что это так. Мне предложили признать это и отказаться от родителей, и тогда мне не будет препон в жизни. АПП же [Ассоциация пролетарских писателей], несмотря ни на какие признания (а я признал и отказался), хочет, страшно хочет меня исключать. Скажи ты мне ради Бога, неужели это мой конец. Скажи. Поддержи. Почему я один должен верить, что я, несмотря ни на какие штуки, буду, должен быть пролетарским поэтом? »
Как возникла в его жизни эта глубокая трещина? …В 1917 году будущему поэту – семь лет. Досоветское деревенское детство уже вошло в плоть и кровь, легло на дно будущего творческого воображения невынимаемым пластом векового крестьянского уклада. А в стране начинается другая – какая-то новая – жизнь. Она совпадает с его отрочеством, временем жажды нового, а у мальчика Саши Твардовского – пронизанным смутным ощущением собственного таланта. Тяжелая инерция крестьянского быта, тесной общей жизни многодетной семьи становится поперек бродившей в жилах творческой силе. Эта сила еще не проявила себя в реальных результатах, но сам он ее ощущает, и она властно требует свободы – этого непременного условия творчества. Он рвется в город – и уходит из семьи в Смоленск. Его цель – писать и учиться. Годы его отрочества упали на первую половину 20-х – когда социалистическая утопия была еще живой и увлекала юные сердца. Твардовский поверил, что деревенскую темноту, тяжкий, изнурительный крестьянский быт смогут преобразовать – осветить нездешним светом. Ему легко было поверить, что собственнический инстинкт, без которого нет крестьянского двора, не лучшее, что есть на свете, – и пойти за иными ценностями. Манила городская культура, кружила голову новая, получившая полноту власти идеология, обещавшая в скором времени установить всеобщее равенство и справедливость А кто же в отрочестве и юности не поверит во все хорошее? Ведь недаром в русских сказках герой ищет страну, где текут молочные реки в кисельных берегах… Молодой Твардовский увлечен размахом преобразований, и если даже видит их жестокость, то не представляет ее масштаба. Дело в том, что с первых советских лет власть позаботилась об отсутствии добросовестной и гласной статистики, а также информации. И многим людям все плохое казалось единичным, случайным, зависящим от воли отдельных недобросовестных начальников. По крестьянской наивности верил, видимо, и молодой Твардовский в «перегибы» на местах. Верил, что Сталин этого не хочет и не имеет, возможно, об этом информации…
Напечатанная в 1936 году поэма «Страна Муравия» принесла ему подлинную славу. Поэма была о крестьянине, пытавшемся жить прежним отдельным крестьянским двором, но к концу поэмы уразумевшем, что иного пути, как в колхоз, – нет. Прославившийся автор первым делом совершил то, о чем и подумать не мог раньше – поехал к родителям и перевез всю семью в Смоленск… Итак, поэма вроде бы прославляла коллективизацию? Ведь сам молодой поэт верил тогда в правильность этого пути? Да, верил. Но не так все просто в творчестве большого поэта. И стих может оказаться мудрее мысли, политических убеждений. Литератор М. Шаповалов вспоминает: в послевоенные годы его отец – фронтовик любил читать гостям или просто домашним «в хорошую минуту» поэмы Твардовского – в первую очередь лучшее, что написано стихами о Великой Отечественной войне – поэму «Василий Теркин» с подзаголовком «Книга про бойца». «…Но была еще другая поэма Твардовского, она при гостях не читалась во избежание разговоров, могущих быть истолкованными как антисоветские. Я имею в виду „Страну Муравию“». Дальше в воспоминаниях этих цитируются узловые строки поэмы, являющиеся ее стиховым центром:
…И в стороне далекой той — Знал точно Моргунок — Стоит на горочке крутой, Как кустик, хуторок. Земля в длину и ширину Кругом своя. Посеешь бубочку одну, И та – твоя. И никого не спрашивай, Себя лишь уважай. Косить пошел – покашивай, Поехал – поезжай. И все твое перед тобой, Ходи себе, поплевывай. Колодец твой, и ельник твой, И шишки все еловые. Весь год – и летом, и зимой, Ныряют утки в озере. И никакой, ни боже мой, — Коммунии, колхозии!..
Фронтовик правильно чувствовал опасность – «антисоветскость» любимой им поэмы. Cилою поэтического слова, правдивого по сути, Твардовский победил собственную тенденциозность – «идейный смысл» поэмы: он не перевешивает эту «бубочку». …Характерен не вошедший в печатный текст черновик из рукописей поэмы – картина разрушенной крестьянской жизни:
Дома гниют, дворы гниют, По трубам галки гнезда вьют, Зарос хозяйский след. Кто сам сбежал, кого свезли, Как говорят, на край земли, Где и земли-то нет.
И еще две строфы не пропускала цензура начиная с первой, журнальной публикации 1936 года – их автору удалось включить только в пятитомное собрание сочинений 1966–1971 годов (последнее прижизненное издание).
– Их не били, не вязали, Не пытали пытками, Их везли, везли возами С детьми и пожитками.
А кто сам не шел из хаты, Кто кидался в обмороки, Милицейские ребята Выводили под руки.
Тут подошел и 1937 год – когда людей стали хватать и отправлять под расстрел или на Колыму уже безо всякого разбору – по разнарядке, спускавшейся в каждый район: «не добрать» арестованных до нужной цифры значило лишиться партбилета, а там и головы. В Смоленске арестовали друга и наставника Твардовского – критика А. Македонова. И близко знавший Твардовского писатель А. Бек записывает в дневник, что позиция поэта «такова: он не может отказаться от Македонова, не может признать его врагом народа. & lt; …& gt; Он должен быть убежден в разумности, в правильности всего, что совершается, только тогда может писать. Он сказал: – У меня двадцать стихов начатых или замышленных. И я не могу ни за одно приняться. И вместе с тем признать разумность ареста Македонова он не может. – Нельзя так обманываться в людях, – говорит он. – Если Македонов японский шпион, тогда и жить не стоит. Не стоит, понимаешь! » (курсив наш. – М. Ч.). Только так и мог он жить и писать. А когда разуверился в разумности происходящего, написал сатирическую поэму «Теркин на том свете» и отдавал все силы, будучи редактором журнала «Новый мир», тому, чтобы печатать произведения, в которых видел правду о своем жестоком времени. И когда легла на его редакторский стол повесть неведомого автора с подписью А. Рязанский – о существовании в одном из рассеянных по всей стране советских лагерей без вины оторванного от своей семьи, от двора, от земли крестьянина Ивана Денисовича, – сделал все, чтобы появилась в журнале осенью 1962 года повесть «Один день Ивана Денисовича» и ее враз прославившийся автор А. Солженицын. Советская власть ему этого не простила. Постепенно отняли журнал. Твардовский почти сразу же тяжело заболел. И год спустя умер. Любивший его поэт-фронтовик Константин Ваншенкин написал тогда такие простые и горестные строки:
…Какой ужасный год, Безжалостное лето, Коль близится уход Великого поэта.
…Как странно все теперь, В снегу поля пустые… Поверь, таких потерь Немного у России.
«ПУШКИН, ГРИБОЕДОВ – ДА КТО ИХ ЧИТАЛ?..»
Во многих школах все уроки – те драгоценные часы, которые оставлены для литературы, – изучают «образы». Образ Онегина, образ Фамусова, образ Чацкого… По большей части в школе идут уроки начального литературоведения. Они, несомненно, нужны, если это – школа с гуманитарным уклоном. Но в том-то и дело, что они вменены сегодня любой школе. А так как часов мало – то это происходит за счет знания самих текстов. На уроках литературы, конечно, в первую очередь надо читать. Читать вслух вот те самые замечательные книги, которые в школе проходят. Чтобы глагол этот не проявился в более известном значении – прошли мимо и оставили за собой, позади. Некоторые особо бойкие ученики пишут сочинения, так и не прочитав ни «Евгения Онегина», ни «Горя от ума», ни «Капитанской дочки». А не прочитали в школе – значит, в подавляющем большинстве своем не прочитают никогда. А это обидно. Не за Пушкина – его не убудет, а за тех, кто никогда его не прочитает, не узнает, например, конца «Метели»: «Боже мой, Боже мой! – сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, – так это были вы! И вы не узнаете меня? Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…». Да – сегодня программные произведения в каждом классе читают единицы. Остальные заканчивают среднее образование, не прочитав ни «Мертвых душ», ни «Войны и мира», ни романов Достоевского. Каждый год 22 июня, вслед за выпускным балом, сильно пополняется тот слой общества, который лишен – частично или полностью – второй после родного языка общенациональной скрепы. В этом – огромное отличие сегодняшнего российского общества не только от конца ХIХ – начала ХХ века, в котором люди, кончавшие гимназию или реальное училище, Пушкина и Гоголя точно читали, но даже от более или менее интеллигентной среды 60—90-х годов ХХ века. Тогда возрастные слои не были еще так, как сегодня, разъединены в этом именно отношении. Если кто-то упоминал за общим, скажем, столом: «Помните, как генерал Петруше Гриневу говорит про ешовы рукавицы? » или «Это как Николай Ростов старосту Дрона у княжны Марьи за две минуты выучил» – то все люди со средним образованием понимали, о чем речь. Вообще чего именно мы, культурное сообщество, и власть, которая должна служить обществу, хотим, включая литературу в число школьных предметов? Того, наверно, чтоб этот учебный предмет прежде всего знакомил юных сограждан с основным корпусом произведений отечественной словесности. Тем самым, который имеет статус общепризнанного культурного наследия. То есть мы, граждане России, принимаем за аксиому то мнение, что человек, вовсе не знакомый с этим корпусом или знакомый лишь понаслышке («Пушкин», «Крылов», «Лев Толстой»), оказывается лишенным чего-то, невосполнимого другими средствами. В какой-то степени сюда относится, конечно, нравственный потенциал, заложенный в этом отобранном культурой корпусе произведений. Взрослых, вопреки распространенному в интеллигентной среде мнению, литература, на наш взгляд, не «воспитывает». Человек, прочитавший все романы Достоевского, может совершить преступление – потребовать, скажем, за что-либо огромную взятку, – точно так же, как и тот, кто ни одной строки Достоевского не читал. Зато в возрасте лет до шестнадцати литература очень даже воспитывает! Если внимательно читать, а не наспех пролистывать, пытаясь запомнить, о чем речь, – устанавливаются некие моральные аксиомы, формируется не только определенный душевный склад, но и эстетические представления. Школьные условия теоретически для этого весьма удобны. А в дальнейшей жизни человек с такими представлениями гораздо более полезен и приятен в общежитии, чем тот, у кого они на нуле. О себе, в общем-то, хлопочем. Но современные уроки литературы мало работают на все это – потому именно, что проходят мимо великих произведений.
Несколько лет назад газета «Вечерняя Москва» обратилась с вопросом к нескольким уважаемым читателям: «Как по-вашему, нужно ли заставлять детей учить стихи наизусть? » И поразили совсем не те люди, которые отвечали – нет, не надо, зачем мучить детей. Это было грустно, но не удивительно. Удивили другие – те, кто отвечали: да, нужно. Потому что все до одного мотивировали это так: это развивает память. Вот это объяснение целый год не выходило из головы. Строки «Евгения Онегина» и «Горя от ума» затем лишь стоит выучивать наизусть, что это развивает память! Пушкин писал А. А. Бестужеву-Марлинскому (за год до восстания декабристов, переломившего жизнь адресата), впервые знакомясь с «Горем от ума»: «О стихах я не говорю, половина – должна войти в пословицу». Так и произошло. Точнее, как сказал как-то один талантливый пушкинист: «Пушкин единственный раз ошибся: вошло – больше». Попробуем проверить. Полистаем «Горе от ума». Говорок Лизы —
Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев, и барская любовь.
Вступает Фамусов:
Ей сна нет от французских книг, А мне от русских больно спится.
С угрожающей интонацией:
…Нельзя ли для прогулок Подальше выбрать закоулок?
И вот лепечет, боясь отцовского разоблаченья, Софья, выгораживая Молчалина, выходящего утром из ее комнаты:
…Шел в комнату, попал в другую.
Фамусов лапидарен и афористичен: Тут все есть, коли нет обмана… Начинается его разговор с Молчалиным о бумагах, близкий душе любого российского бюрократа:
МОЛЧАЛИН: …Противуречья есть, и многое не дельно.
ФАМУСОВ: Обычай мой такой: Подписано, так с плеч долой.
И опять Лиза, со своей простецкой народной мудростью:
Грех не беда, молва не хороша.
И Софья, со своей женской узковатой логикой:
…Охота странствовать напала на него, Ах! Если любит кто кого, Зачем ума искать и ездить так далеко?
И вот появляется Чацкий – со своим набором на два века запомнившихся русским читателям присловий:
Чуть свет уж на ногах! И я у ваших ног. ……………………………………………… Блажен, кто верует, тепло ему на свете! ……………………………………………… В семнадцать лет вы расцвели прелестно, Неподражаемо, и это вам известно…
И мгновенный обмен репликами между Чацким и Софьей высекает опять-таки искры присловий – на века:
…Гоненье на Москву. Что значит видеть свет! Где ж лучше? ЧАЦКИЙ: – Где нас нет.
И знаменитая цитата из Державина, примененная к месту Чацким (и потому в точных, академических текстах «Горе от ума» дающаяся курсивом) и навсегда закрепившаяся у большинства читателей за Грибоедовым:
Когда ж постранствуешь, воротишься домой — И дым Отечества нам сладок и приятен!
…Помню, как в школе (когда про Державина я еще не знала) мне все хотелось понять эту строку до тонкостей: что же имеется в виду – нам именно дым Отечества сладок и приятен? То есть – союз «и» просто связывает два предложения обычной сочинительной связью: воротишься домой, и приятен тебе дым отечества? Или «и» означает – даже дым?.. И только на филфаке МГУ узнала, что у Державина-то всё, как любят сегодня говорить к месту и не к месту, однозначно: Мила нам добра весть о нашей стороне: Отечества и дым нам сладок и приятен. А у Державина это, в свою очередь, восходит к «Одиссее» и затем к латинской пословице: «Et fumus patriae dulcis» – «И дым отечества сладок». И снова умник Чацкий сыплет поговорками не хуже Фамусова – хранителя старины:
…Числом поболее, ценою подешевле… …………………………………………. Господствует еще смешенье языков: Французского с нижегородским? ……………………………………… Ум с сердцем не в ладу… ………………………………………… Дома новы, но предрассудки стары А судьи кто? – За древностию лет К свободной жизни их вражда непримирима. Сужденья черпают из забытых газет Времен Очаковских и покоренья Крыма… ………………………………………………… Где, укажите нам, отечества отцы, Которых мы должны принять за образцы? ………………………………………………… Прошедшего житья подлейшие черты… Кричали женщины: ура! И в воздух чепчики бросали!
О Молчалине:
А впрочем, он дойдет до степеней известных, Ведь нынче любят бессловесных. Но чтоб иметь детей, Кому ума недоставало?
О Скалозубе:
Хрипун, удавленник, фагот, Созвездие маневров и мазурки!
О себе:
Я странен, а не странен кто ж? ……………………………………………… Служить бы рад, прислуживаться тошно. ……………………………………………… Ах! Тот скажи любви конец, Кто на три года вдаль уедет. Свежо предание, а верится с трудом… Кто служит делу, а не лицам… …………………………………… Чины людьми даются; А люди могут обмануться. ………………………………………… Когда в делах, я от веселий прячусь, Когда дурачиться – дурачусь; А смешивать два этих ремесла — Есть тьма искусников, я не из их числа.
Фамусов:
Что за комиссия, Создатель, Быть взрослой дочери отцом! …………………………………. Читай не так, как пономарь, А с чувством, с толком, с расстановкой. ……………………………………………… А может в пятницу, а может и в субботу Я должен у вдове, у докторше крестить. Она не родила, но по расчету По моему: должна родить… ……………………………………… (Упал вдругорядь – уж нарочно А хохот пуще, он и в третий так же точно. А? как по вашему? По нашему смышлен.) Вы, нынешние, – нутка! ……………………………………………… Что говорит! И говорит, как пишет! ……………………………………………… Ну как не порадеть родному человечку!..
Скалозуб: про женщину —
Мы с нею вместе не служили.
О Москве —
По моему сужденью Пожар способствовал ей много к украшенью. Об упавшем с лошади: Поводья затянул, ну, жалкий же ездок…
Фамусов – Скалозубу:
…Признайтесь, что едва Где сыщется столица, как Москва. – Дистанции огромного размера. – Вкус, батюшка, отменная манера… …Дверь отперта для званых и незваных, Особенно из иностранных …Возьмите вы от головы до пяток, На всех московских есть особый отпечаток. Извольте посмотреть на нашу молодежь, На юношей сынков и внучат, Журим мы их, а если разберешь, В пятнадцать лет учителей научат! ……………………………………………… И точно, можно ли воспитаннее быть! Умеют же себя принарядить Тафтицей, бархатцем и дымкой, Словечка в простоте не скажут – все с ужимкой; Французские романсы вам поют И верхние выводят нотки, К военным людям так и льнут, А потому, что патриотки.
Софья:
…Лицом и голосом герой… – Не моего романа.
Молчалин:
Умеренность и аккуратность. ………………………………… – К Татьяне Юрьевне хоть раз бы съездить вам. …………………………………………………… Мы покровительство находим, где не метим.
Чацкий:
Я езжу к женщинам, да только не за этим. ………………………………………………… – …Слог его здесь ставят в образец, Читали вы? ЧАЦКИЙ: – Я глупостей не чтец, а пуще образцовых. – В мои лета не должно сметь Свое суждение иметь. ЧАЦКИЙ: Помилуйте, мы с вами не ребяты; Зачем же мнения чужие только святы? – Ведь надобно ж зависеть от других. – Зачем же надобно? – В чинах мы небольших.
Перечитав эти строки, скажите сами – разве не ясно из этого, почему Грибоедова надо учить наизусть? Знание всеми людьми России строк великих поэтов, возможность перебрасываться ими в разговоре без объяснений – это (после родного общего для всех языка) едва ли не важнейшая скрепа нации. Остальные – сомнительны.
|
Последнее изменение этой страницы: 2017-05-11; Просмотров: 222; Нарушение авторского права страницы