Бальдур и Р-роберт. О своей половинке

- Я вступил в партию в восемнадцать лет, - начал Берди эпически, - и сразу оказался рядом с фюрером. Ближний круг. Я знал, что мне повезло, и полагал, что заслуженно. Я захлебывался восторгом и из шкурки вон лез, чтоб оправдать его доверие... Моя новенькая форма штурмовика хрустела от чистоты и горячего утюга, а рот у меня не закрывался ни на минуту. Порой я замечал ревнивые взгляды Гесса, но... кто обращает внимание на взгляды Гесса? Он всегда ходил в слегка тронутых. Гораздо более неприятно было замечать хмурые морды других геноссен. Фюрер любил меня, дурака-мальчишку, аристократа, задавалу и недотрогу, кому из них это могло понравиться?..

И лишь он один - Роберт Лей - относился ко мне явно доброжелательно. Он-то не опасался за свое положение при фюрере... и к нему геноссен относились с такой же ревнивой завистью. И то и дело шуршали фюреру на ухо: Роберт снова запил, Роберт опять пошел по борделям, Роберт трахнул жену старого бойца, Роберт то, Роберт это... К их разочарованию, фюрер просто отмахивался.

И вскоре я понял, почему.

Все, что болтали о Роберте, было правдой, но если тебе нужен был надежный, по-настоящему надежный человек, лучшего, чем он, было не найти. Стоило Гитлеру запутаться, устать, впасть в меланхолию, испугаться - да, Берт, Гитлер всегда был невротиком - Роберт появлялся рядом и смотрел в его перекошенное лицо своими спокойными глазами - «ну, что опять случилось? » И тут же разбирал ситуацию по косточкам, предлагая как минимум два решения проблемы...

- Хм, - сказал Берт, вспомнив шальные пьяные глаза и спотыкающуюся речь имперского пьяницы, его бредовые идеи, его яростные матюги, чуть что не по нему. Все это никак не вязалось с портретом, который нарисовал Берди.

- Не хмыкай, ты его знать не знал, - спокойно сказал тот. И продолжал как ни в чем не бывало:

- Роберт был глубоко образованный человек, но вовсе не книжный, знания его не лежали мертвечиной, он умел использовать их так, как умелый воин оружие - вовремя, точно и с хорошим результатом... Кроме того, была в нем какая-то неукротимая, бешеная сила - он мог работать сутки напролет. Однажды фюреру в сто первый раз сообщили о его запое - и фюрер рявкнул:

- Работали б вы так, трезвенники!..

Я был рад, что Гитлер вступился за Роберта. Дело в том, что я был ему благодарен и не хотел, чтоб у него были неприятности.

Я уже был рейхсюгендфюрером, и у меня набралось много недоброжелателей. В частности, Геббельс однажды напал на меня непосредственно за обедом - в лицо обвинил в «излишней интеллигентности, которая, подобно прозрачной стене, отгораживает меня от основной массы национал-социалистической молодежи». От такой формулировочки у меня челюсть отвисла, а Пауль Йозеф продолжал шипеть:

- Бетховен! Гете! Рильке! Прекрасно, наш юный друг! Но наши дети - спортсмены, юные солдаты, а не книжные черви, вы непременно должны себе это усвоить! Нет ничего дурного в юношах, читающих стихи, но если чтением стихов и мечтами подменяется служение своему долгу... - et cetera, et cetera.

А я сидел красный, как помидор - ибо в то время, как на грех, давал волю своему обжорству и выглядел как дирижабль в партийной форме... Геноссен косились на меня неодобрительно. Гесс смерил мою покрасневшую пухлую рожу высокомерным взором. Фюрер смотрел на Геббельса. Лишь Эрни Ханфштенгль сидел со скучающим видом, но ни слова не вставил - не ему было вякать, такому же интеллигентишке, как я. А Роберт вдруг сунул в рот сигарету и закурил.

Фюрер скривился и помахал рукой возле носа, но Роберт не обратил на это ни малейшего внимания. Он всегда курил при Гитлере, и единственный из всех не услышал от него ни одного замечания по этому поводу. Гитлер прощал ему и этот вонючий дым, чреватый раком горла и легких, и постоянное амбре перегара, и презрительное фырканье...

- Таким образом, - Геббельс наконец устремился к финалу своей филиппики, - я полагаю, рейхсюгендфюреру следует задуматься о том, какое влияние окажет его личность на будущих солдат Рейха.

- В-весьма упитанная, надо заметить, личность, - хмыкнул Роберт, - Но это дело поправимое... А в-вообще, мне нравится, что мальчишками руководит не т-тупой солдафон, а человечек, ценящий великую германскую культуру...

Я, с багровыми ушами и мокрым лбом, давно уже уткнулся в свою тарелку.

- Г-говоря цицероновским языком, который использовал Пауль Йозеф, - продолжал Роберт, - доколе же ты, Катилина, будешь предаваться г-греху чревоугодия? Ширах, я с т-тобой говорю. Лично у меня к тебе претензий нет, кроме одной - с твоей ж-жопой и пузом несколько комично п-призывать немецких мальчиков к тому, чтоб они были «б-быстры, как борзые, и тверды, как крупповская сталь», vous comprenes?

- Я бы рад похудеть, - буркнул я, - да как?

- Я т-тебе сказал. Жри меньше.

Не знаю уж, чем я ему понравился, но он всегда вступался за меня... Но спросить у него об этом я решился лишь в тридцать восьмом году, когда мы вместе работали над проектом первой школы Адольфа Гитлера. У него дома. Он недавно расстался с женой - она забрала детей и ушла, и, по слухам, собиралась вообще уехать из Германии. Она была сестрой Рудольфа Гесса, а Гессы слов на ветер не бросают.

К слову, тогда я уже не то что похудел - а был в прямом смысле как фанерка. Жрать расхотелось навсегда...

Роберта мало что могло выбить из колеи, но уход жены, видимо, выбил. Его невозможно было вытащить из дома. А мне надо было заставить его работать, и потому я позвонил ему.

- Б-бардак на проводе! - услышал я хриплый замученный голос из трубки.

Бог мой, подумал я, а если ему позвонит фюрер?..

- Н-ну, какого х-хера молчим? - поинтересовался Роберт.

- Доктор Лей... вас беспокоит Ширах...

- Ширах меня н-не беспокоит... Ладно, чего тебе?..

Я объяснил - и получил инструкцию «ехать с-сюда и не морочить голову».

Я приехал. Дверь была не заперта.

Роберт валялся на остывшем супружеском ложе поверх покрывала. Из одежды на нем были лишь черные пижамные штаны и носки, да узкий серебряный браслет на запястье, которого я никогда не видел раньше - и тут же понял, почему. Его всегда скрывал манжет рубашки.

В комнате стоял смог сигаретного дыма, от которого начинало мутить, стоило вдохнуть. Пара пустых коньячных бутылок валялась у кровати, третья, только начатая, стояла на тумбочке. Глаза у Роберта были что геринговы рубины - такие же красные и такие же пылающие. Щеки были как серый наждак. Обычно слегка выпирающее брюшко сдулось, словно спущенный воздушный шарик... в общем, вид у него был - краше в гроб кладут, и лишь его неукротимый светлый хохолок на затылке топорщился так же задорно, как и всегда, словно говорил «нас голыми руками не возьмешь! »

- Мой Бог, - сказал я, - что вы с собою сделали, рейхсляйтер...

- С-со мной все отлично. Н-никогда не чувствовал себя лучше, - ответил он.

Конечно, после такого-то количества коньяка.

- С-садись, Ширах, и давай р-работать...

Мне нужно было, чтоб он просмотрел мои наметки, и я отдал ему листки. В процессе передачи мои пальцы соприкоснулись с его, и я чуть не отдернул руку, будто от ожога. Его пальцы были горячими, словно он только что пил кофе из раскаленной фарфоровой чашки. Я посмотрел на него внимательно и увидел, что лоб у него блестит, как стеклянный. Испарина.

- У вас жар, рейхсляйтер, - сказал я.

- Эка невидаль!

Около часа мы работали, обсуждая проект и внося поправки. По жилам его вместо крови тек коньяк, но на его мыслительных способностях это не отразилось.

Мы закончили, и он подмигнул мне своим дьявольским сверкающим глазом:

- Выпей со мной.

- С удовольствием...

О, Берт, я искренне полагал, что рано или поздно услышу от него жалобы на беглую жену и мировую несправедливость - но просчитался... Он вообще больше слушал меня, чем говорил сам... Окосев, я, кажется, рассказал ему все, что он обо мне до сих пор не знал, мне льстил его интерес к моей персоне. И все же мне хотелось, чтоб и он что-то рассказал... эта его малоуязвимость несколько настораживала, знаешь ли. Ведь все знали, как он любил свою Марго...

Я завел что-то о своей жене, я ведь тоже любил свою Хенни, гордился ею, дурачок наивный... Роберт только вздохнул:

- Прости меня, Ширах, но мне твоя бабенка внушает опасения.

- Что-что?! - возмутился я.

- Она от тебя гуляет?

Я покраснел - сам был грешен, да как... А что до Хенни, думаю, да, гуляла, конечно. Но никому, кроме Роберта, я бы и намека на ее счет не простил. Знаешь эту историю с Браухичем?

- С каким - с фельдмаршалом? - удивился Берт.

- С каким фельдмаршалом, с гонщиком этим... ну, помнишь его, кретин с квадратной челюстью. Он взялся про Хенни сплетни распускать, ну, я ему навешал как следует. Он мне по морде, а вечером - картель, видите ли, шлет. А мне фюрер еще сто лет назад сказал: я тебе дам дуэли, придурок! Ты мне живой нужен... В общем, пришлось картель смыть в сортир. Наверняка Браухич подумал, что я струсил, а я и струсил, но не его, а фюрера...

- Какие страсти, - Берт никогда не слышал об этой истории.

- Страасти, - протянул Берди обиженно, - Надо мной смеялись потом все. Кроме Роберта... он-то все понимал... И вот смотрит он на меня своими умнющими глазами, и я знаю, что он знает про Хенни то же, что и я. Если не больше. Конечно, коли меня неделями дома нет, что ей остается?.. Я все равно любил ее, понимаешь?

Берт не понимал. Он сам любил свою Гретль - но даже не хотел думать о том, как отнесся бы к ее измене... страшно было и думать.

- И тут Роберт сказал мне кое-что... - продолжал Берди, на глазах грустнея, - Знаешь, что он мне сказал? Я на всю жизнь запомнил это, хотя тогда и не понял, к чему это он... Он сказал: «Знаешь, Ширах, измены - это совсем ерунда. Она может бегать налево, ты можешь бегать направо, но это в конечном счете неважно. Важно другое. Ты со своей венчался? » Я удивился страшно. Уж кого-кого, мне казалось, а уж его не волнуют такие формальности... Нет, сказал я, просто в мэрию сходили... Ладно, говорит он, неважно. Просто в обряде венчания есть очень важные слова. О том, что вы клянетесь быть вместе в горе и в радости. Так вот, в радости быть вместе - труд невелик. Но вот когда задумаешься о том, не оставишь ли ты ее, если она смертельно заболеет, не оставит ли она тебя нищим и каторжником, если судьба сделает тебя нищим и каторжником...

О Берт, какой я был идиот. Я так удивился. Мы с Хенни были молоды, здоровы, богаты и я не собирался в каторжники... И вот - сам видишь...

Берт видел. Не так давно Берди получил от жены письмо с просьбой о разводе и был так ошарашен, что, кажется, даже поверить в то, что это письмо реально, не сразу смог. А потом целую неделю не спал ночами, рыдал в подушку и даже, говорят, умолял какого-то охранника добыть ему ампулу с ядом... Берт встревожился и даже намекал тюремному врачу, что неплохо было бы последить за состоянием заключенного номер один. Но врач только равнодушно махнул рукой - не жалуется? Клинически здоров? Ах, нервы... ах, развод... ну, развод - это не болезнь...

- А беглая Маргарита, - продолжал Берди печально, - уже, кажется, вышла в Америке замуж. Или еще не вышла, но вышла потом, не помню я точно. Но дело было в том, что из Америки она рванула в Нюрнберг, как только узнала, что Роберт там... Вот тебе и «в горе и в радости».

Берт внимательно поглядел на Берди.

- А ты уже был, как ты говоришь, в него влюблен, когда у вас был этот разговор?

- Был, по-моему, - сказал Берди. - Да, был.

- Женщин я не понимаю, - сказал Берт, - Ну, разве мужчина может по-настоящему понять женщину. Но ты, ты-то что в нем нашел, скажи?.. Да, тебе, такому наивному, он предстал мудрым. Тебе, окруженному завистью всех остальных, льстило его дружелюбное внимание. Но разве этого достаточно, чтоб... влюбиться, черт подери? Ты же всегда был фу-ты-ну-ты эстет, а Лей... если вспомнить, как он выглядел, да и вел себя... Или ты имел привычку влюбляться во всякое хамло?

- Он был не хамло, Берт. Он был разный. Для каждого. В зависимости от того, как относился к человеку и чего хотел добиться, - вздохнул Берди, - И если ты увидел не самую милую его ипостась, значит... впрочем, выводы можешь делать сам.

- Что ты в нем нашел? - упрямо повторил Берт.

- Если учесть, что до того у меня были только штурмовики, манерные педики с Александерплац и туповатые мальчишки из старшего звена Гитлерюгенд... что я в нем нашел? То же, что в Пуци. Но после середины тридцатых Пуци было уже не до меня... Я искал мужчину, Берт. Потому что сам я... сам я и до сих пор-то не пойми кто. Думая о себе, я хорошо понимаю миф об андрогине - вот только не знаю, какую половинку все время ищу. Мне ведь и с Хенни было хорошо, веришь ли...

- Свою, - сказал вдруг Берт.

Берди глянул на него просиявшими глазами.

- Слушай, а верно... неважно, какого пола, просто - свою...

Он смотрел на Берта так, словно впервые видел, но тот грубовато поторопил его:

- Дальше, дальше...

- А дальше было все так, как обычно бывает спьяну, - сказал Берди, - Знаешь, он ведь все же был не железный. И если не скулил, не значит, что не было больно... Я очень испугался тогда. Мы оба нахлестались, как штурмовики, да, но он ведь и до меня пил. И вот я вдруг увидел, что ему... все хуже и хуже. Причем это произошло на моих глазах - только что у него была температура как у птицы - у них, ты знаешь, градуса на три выше нормальной нашей. И вдруг он белеет на глазах, пот у него высох уже, и когда я в очередной раз дал ему прикурить, почувствовал, что рука у него прохладная... почти холодная. Как рыбье брюхо. Черт-те-что, ничего себе перепад, да? И дышит он еле-еле, но не вырубается: смотрит куда-то сквозь меня своими больными воспаленными глазами... губы дрожат... Думаю, все, полный рагнарёк. Траванулся, балбес, или сердце схватило... За руку его дергаю: «Роберт, Роберт, плохо, да? Давай врача позову?! » Думаю, черт, и фюрер ведь потом башку оторвет, случись с ним что. Фюрер с ним как с писаной торбой носился, на самом-то деле... Я бы пол-Рейха на уши поднял, но он вдруг мне говорит - тихо и спокойно:

- Н-не суетись, д-дурной.

И руку медленно так протягивает, приобнимает меня за шею и тянет мою башку себе на грудь.

- С-слушай.

Слушаю. Сердце у него - как часы с неполадком: тук. Тук-тук. Тишина. Тук...

- С-стучит? - спрашивает.

- Стучит. Но как-то очень... плохо стучит.

- Стучит и ладно, - говорит он, - М-мерцательная аритмия называется. С-сейчас пройдет. У м-меня середины не бывает - или г-грохочет, как станок, или... вот так. Н-не страшно...

И в самом деле - через пять где-то минут у него появляется слабый румянец на морде, а сердце - я не отказался от еще одной законной возможности к нему прижаться, ну, ты понимаешь - начинает стучать все более сильно и ровно... И он - Господи, твоя воля! - опять тянется за рюмкой...

- Роберт, - говорю, - может, не надо?

Я как-то сразу перешел на это «Роберт», а что, звать его «герр Лей», «доктор Лей», когда он того гляди сдохнет...

- Н-не учи меня...

И то правда - опять ожил, повеселел... Эх, говорит, Ширах, бабу бы сейчас... чтоб уж совсем хорошо стало.... Поцеловать бы, говорит, ее мордашку нежную, залезть бы к ней в щелку тепленькую, так влезть, чтоб задрожала...

Господи, не расскажу я тебе, Берт, не опишу, как мне вдруг стало жарко - и все равно. Все равно, что он подумает, и что я потом сам о себе подумаю... Я ответил:

- Если тебе надо, то баба тут есть...

Он сощурился:

- Эй, Ширах, я про это дело слышал. Не балуйся, а?..

«Не балуйся»! У меня пальцы чуть не свело, пока я их о пуговицы на кителе ломал, побыстрее, быстрее... А Роберт заткнулся - слава Богу - и смотрел на меня, брови приподняв...

Наконец я разделся - совсем - и стоял перед ним с розовой мордой, херок у меня уже в потолок глядит.... И нескольких секунд не простоял - лег рядом с ним. И ничего больше не делал. Ты не думай, лег я на спину, задницу ему не подставлял, ничего такого... Сам пусть делает, что хочет, со мной. Пусть по морде даст и по лестнице спустит - как любой другой и сделал бы.

Но он же был не любой-другой, он был совершенно особенный...

Лежали мы рядом, оба на спине. Он приподнялся на локте и долго на меня смотрел. Так... изучающе. Даже щекотно было от этого взгляда.

- Хм, - сказал он, - Какой красивый. Надо же, когда-то был вроде Геринга... а теперь... ни грамма лишнего. - он изучал меня все более внимательно, и я чувствовал себя чем-то вроде распяленной на столике лабораторной крысы. - Славно, молодец. И какое у тебя интересное строение тела, Ширах.

- Что... в нем интересного? - мой голос тогда, можешь поверить, дрожал от обиды и какого-то запредельного страха... мне казалось, что сейчас, вот сейчас этот хренов научный работник вынет какой-нибудь... мерзкий инструмент и возьмет у меня анализ головного мозга. Это был совершенно глупый страх - Роберт был, насколько мне известно, химик. А научная степень у него была по философии... То есть, страх мой был действительно иррационален - просто никто и никогда не смотрел на мое тело - так.

- Если представить, что у тебя есть женские половые признаки, Ширах, ты был бы очень привлекательной бабой... У тебя красивое мужское тело, но с такими мягкими линиями... Оно как бы недорисовано, Ширах, это такой, знаешь, не вполне отчетливый набросок человеческой фигуры. Словно Бог рисовал - и не решил еще, кто тут будет: Адам или Ева.

На этом зрительный этап изучения у Роберта закончился, начался осязательный. Берт, упаси тебя Бог подумать, что это с его стороны было проявлением желания! Он действительно изучал некий интересный феномен...

У меня стояло уж давно, но он к этому не прикоснулся, его интересовало другое. Мои плечи, предплечья, кисти, мои бедра, тазобедренные косточки, те, что над лобком выпирают... коленки, голени, щиколотки...

- Хм, - сказал он, - Ты действительно не совсем мужчина, я бы сказал... У тебя слишком нежная кожа, слишком тонкая кость, слишком - я уже говорил - мягкие линии тела... При всем этом - немаленький хуй торчит...

- На вас и торчит, - выдавил я. - Хочу я вас... не понимаете, что ли...

И буквально заскулил - так уж мне хотелось, чтоб его руки касались меня еще... Руки были так себе - вот у тебя, к примеру, красивее. У него были лапки корявые. Некрасивые, небольшие, цепкие... и удивительно нежные. Во всяком случае, кончики пальцев у него были просто шелковыми, касались так, что тебе еще и еще хотелось этих прикосновений.

И прикосновение я получил - но не то, какого хотел. Он просто спихнул меня на пол. По-моему, я взвизгнул от неожиданности.

- Одевайся, - говорит он, - и уматывай отсюда. Живо, Ширах. Не наводи на грех.

Я видел, видел прекрасно, какой бугор вспух у него под черными пижамными портками...

Хотелось отыграться за это чертово изучение - и я сказал:

- Вы же не гомик, Роберт, что с вами?..

- Да красавчик ты... с девичьей кожей... - ответил он, - У любого встанет... Но это ничего не меняет, в-видишь ли...

- Ну и ханжа вы, - заявил я, кипя от обиды, - Ну и трус!

- Что?! - подскочил он, - Как ты сказал?!

- А кто же вы в таком случае?! Вы же не можете сказать, что меня не хотите! Я вижу, как «не хотите»! Значит, боитесь... - я почти кричал, - Боитесь... за свою репутацию!..

Он миг обалдело смотрел на меня, а потом расхохотался. Я был готов убить его за это дебильное, оскорбительное ржание, хотя смеялся он дико заразительно, что да, то да... Морда у него покраснела, на лбу опять выступила испарина.

- О да, - сказал он, отсмеявшись, - Какой-то маленький педик - это явная угроза... моей кристально чистой репутации! Ладно, ты убедил меня, дрянной мальчишка... Думаю, моя репутация... не сильно пострадает от тебя...благо на ней и так пробы ставить негде... Иди сюда!

Вот это - последнее - прозвучало так, как я и мечтал, и побаивался от него это услышать.

Я всегда невольно вздрагивал, если его голос звучал по-настоящему властно - не знаю, привелось ли тебе слышать...

- Он мною не командовал, - сказал Берт, вспомнив, как рейхсляйтер орал на него.

- Этот голос до дрожи пробирал... Я, конечно, тут же приполз к нему, и он - словно уж и знал, как с такими, как я, обходиться нужно. Прихватил меня за загривок, поставил на четвереньки и... сам понимаешь что, - тут Берди опустил ресницы и сильно покраснел, - Ну и штука у него была. По виду ни за что не скажешь... Мне сразу стало ясно, почему под него каждая баба ложилась, ноги к небу задрав...

- Ну уж и каждая, - буркнул Берт.

- Ну, почти. Штуковина что надо, - Берди даже прижмурился от этого воспоминания и малопристойно поерзал тощей задницей по скамейке, Берт тоже покраснел, глядя на это, и без слов зашипел, осуждая такое поведение. На них, правда, никто не обращал внимания, но... мало ли. Впрочем, охранники, да и другие заключенные, увидев их покрасневшие рожи, решат, что они опять спорят о фюрере или поминают старые обиды. Не придет же им в голову, какова истинная тема разговора... А Берди, тот, кажется, наслаждался даже собственным смущением.

- Ох, Берт...

- Что ты разохался, будто тебя прямо сейчас...

- Да вспомнить спокойно не могу! Зря только разговор завел, - признался Берди обескураженно. - Да где тебе понять! Тебя-то мужик не драл ни разу...

Берт, и без того красный, прямо-таки побурел. Слава Богу, что Берди, у которого перед глазами маячила явно не окружающая действительность, этого просто не заметил. Он так и не поднял ресниц, слегка покачиваясь, словно в трансе.

- Ну не молчи, раз уж тебя так распирает, - зло сказал Берт.

- Зна-ааал бы ты, что это за ощущение, - прошептал Берди еле слышно, - когда член такой здоровый... и вот он тычется в твою дырочку толстой теплой головкой, и ты так и замираешь, потому что... с тобой уже было такое, и ты знаешь, что сейчас будет. Знаешь, боишься этого - и хочешь, каждой кровиночкой хочешь... Тебя словно разрывает, такая сильная тянущая боль, а он проходит в тебя все дальше, и у тебя слезы на глазах, потому что теперь вся задница изнутри горит. Но это... быстро проходит... у тебя все там тянется, он притирается к тебе... и трение уже не болезненное, а сладкое, и даже если больно немножко, от этого тоже сладко...

- Черт... ну что ты лепишь... заткнись... - почти беззвучно сказал Берт.

Берди распахнул глаза и глянул на него с удивлением. А потом буднично закончил:

- Когда все кончилось и мы отдышались, Роберт зажал мое ухо в кулак и сказал, что если я кому вякну об этом, то могу с этого же момента считать себя уже не югендфюрером...

- А кем? - спросил Берт.

- А кем - это он предоставил мне вообразить самому. Он ухо мне чуть не оторвал, больно было жутко. Но он же знал, что я никому не скажу. И не потому, что боюсь... я... я правда был здорово влюблен, и мне так понравилось, как он меня... Знаешь, что было самое ценное? Он был грубым, но ровно настолько, насколько тебя это заводит. Без жестокости, понимаешь? А если б я хотел по-другому, он бы и нежным был... я уверен...

- Что, больше не срослось?..

- Никогда... Я очень хотел, но... как-то все не получалось. И, знаешь, по-моему он тоже не возражал бы. Знаешь, что он сказал после того, как чуть не оторвал мне ухо?.. «Б-будь ты и в самом деле девкой, Ширах, я бы на тебе женился». Я посмотрел ему в глаза и увидел в каждом по чертенку. «Почему, Роберт? » - «П-потому, что ты доброе создание, ты бы п-прощал мне многое».

- Вот свинья, - сказал Берт.

- Ага, - отозвался Берди, сияя. - Ужасная свинья. Но такая милая... и с такими талантами в области ебли. Знаешь, если б он сделал мне предложение, я бы... подумал!

- И он поверил, что ты никому не скажешь... - сказал Берт с непонятной интонацией.

- А я и не сказал!

- А мне сейчас?..

Берди опешил:

- Так сейчас... сейчас это не может ему повредить! Сейчас-то какая разница?..

- Слово надо держать в любом случае, - Берт легонько пихнул Берди в плечо, - А ты трещотка.

- А ты... ты просто сволочь! - обиженно завопил Берди на весь сад, тоже дав Берту тычка.

- Эй, эй! - заорал охранник, не поняв с первого взгляда, что пятый и первый просто играют, но тут же понял и смолк, махнув рукою.

- Ну вот, Берт, - сказал Берди уже нормально, - Теперь меня больше всего на свете интересует один вопрос. Почему ты хотел, чтоб я рассказал тебе об этом...

Берт отвел глаза.

- Думаю, не только для того, чтоб убедиться, какое я бесстыжее создание, - мягко заметил Берди.

Берт смотрел в землю меж запыленных носков арестантских ботинок и только глухо, невнятно что-то пробурчал в ответ. Берди навострил свои чуткие уши и разобрал что-то вроде «с ума сойти».

А потом протянул горячую узкую ладонь и нашел жесткую, мозолистую руку Берта, деликатно сжал и прошептал:

- Нет, Берт, нет... сегодня ты не псих...

- Только сегодня?

- Сегодня ты смотришь на меня так, как будто я все же более живой, чем лопата или грабли... И, знаешь ли, это так и есть...

Охранник гортанно, с сильным английским акцентом возвестил о том, что пора на обед...

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: