LXXXIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим

 

[Att., III, 23]

Диррахий, 29 ноября 58 г.

1. За четыре дня до декабрьских календ я получил от тебя три письма: одно, отправленное за семь дней до ноябрьских календ, в котором ты убеждаешь меня терпеливо ждать января месяца и подробно пишешь обо всем том, что подает надежду, — о рвении Лентула, о благожелательности Метелла, об общем отношении Помпея. Во втором письме, вопреки своему обыкновению, ты не пометил числа, но достаточно ясно указываешь время, ибо ты пишешь, что отправил это письмо в тот самый день, когда восемь народных трибунов обнародовали предложение закона[810], то есть за три дня до ноябрьских календ; ты описываешь, какую пользу, по твоему мнению, принесло это обнародование[811]. Если одновременно будет утрачена надежда на этот закон и на мое избавление, то я хотел бы, чтобы из любви ко мне ты считал эту мою тщетную настойчивость скорее достойной сострадания, чем нелепой. Если же некоторая надежда есть, то постарайся, чтобы наши должностные лица впредь защищали меня более настойчиво.

2. Ведь то предложение прежних народных трибунов[812] содержало три главы. Одна, о моем возвращении, была написана непредусмотрительно: ведь ничего не возвращается, кроме гражданских прав и принадлежности к сословию, чего мне применительно к моему положению, достаточно; но тебе вполне ясно, чт о надлежало обеспечить и каким образом[813]. Вторая глава — обычная, о свободе от наказания — если ради этого закона совершено что-либо, противное другим законам. С каким намерением и кем включена третья глава, рассуди сам, Помпоний. Ты ведь знаешь, что Клодий сделал оговорку[814], что его закон и через сенат и через народное собрание можно отменить с трудом или даже совсем нельзя. Но ты знаешь, что санкции отменяемых законов никогда не соблюдались, ибо если бы это было так, то нельзя было бы отменить почти ни один закон; ведь нет ни одного закона, который сам не оградил бы себя трудностью отмены. Но когда закон отменяется, то отменяются те самые условия, с соблюдением которых его надлежит отменять.

3. Хотя это и подлинно так и всегда было и соблюдалось, наши восемь народных трибунов поместили такую главу: если в этом законе написано что-либо, что по законам или на основании плебисцита, то есть по Клодиеву закону, недозволено или было недозволено под страхом наказания, обнародовать как предложение закона, отменять, ограничивать, заменять противоречащим законом, и если кто-нибудь обнародовал, отменил, ограничил, заменил противоречащим законом, то он подлежит за это наказанию или наложению пени; этим законом не предлагается ничего из упомянутого.

4. Однако это не грозило тем народным трибунам, ибо закон, исходивший от их коллегии, не связывал их[815]. Тем более оснований подозревать чей-то злой умысел, ибо они записали то, что, не касаясь их самих, было направлено против меня, чтобы новые народные трибуны, если они будут более робкими, сочли нужным воспользоваться этой главой с б о льшим основанием. Клодий не упустил и этого: за два дня до ноябрьских нон он сказал на народной сходке, что эта глава указывает вновь избранным народным трибунам, чт о дозволено. Тебе однако известно, что ни в одном законе нет главы такого рода: ведь в случае надобности все ссылались бы на нее при отмене. Проследи, пожалуйста, как этого не заметили Нинний[816] и прочие, и кто внес ее, и отчего восемь народных трибунов, не колеблясь, обратились в сенат по поводу меня, либо…[817], либо оттого, что не сочли нужным считаться с этой главой, и почему они же были столь осторожны при отмене, что побоялись, хотя и не были связаны, того, о чем не нужно заботиться даже тем, кто связан законом. Я, конечно, не хотел бы, чтобы новые народные трибуны вносили эту главу, но пусть они проведут что-нибудь; я буду доволен одной главой, на основании которой я буду возвращен, лишь бы дело закончилось. Мне уже давно стыдно писать так много. Боюсь, что ты прочтешь это, когда уже не на что будет надеяться, так что эта моя настойчивость покажется тебе жалкой, а другим смешной. Но если можно надеяться на что-то, то имей в виду закон, составленный Гаем Виселлием для Тита Фадия[818]. Он очень нравится мне; закон же нашего Сестия[819], который, по твоим словам, ты одобряешь, мне не нравится.

5. Третье письмо послано в канун ноябрьских ид. В нем ты умно и тщательно излагаешь все то, что, по-видимому, оттягивает решение моего дела, — о Крассе, Помпее и прочих. Поэтому молю тебя, если будет какая-нибудь надежда на возможность окончания дела, благодаря рвению честных людей, авторитету и привлечению народа, то постарайся сломать все препятствия одним натиском, возьмись за это дело и побуди к этому прочих. Если же, как я предвижу на основании и моих и твоих догадок, надеяться не на что, молю и заклинаю тебя любить брата Квинта, несчастного, которого я погубил в своем несчастье[820], и не позволять ему принять относительно себя какого-нибудь решения, которое тяжело отзовется на сыне твоей сестры[821]; моего Цицерона, бедняжку, которому я не оставляю ничего, кроме своего ненавистного и обесчещенного имени, защищай, насколько можешь; Теренцию, самую несчастную из всех, поддержи своими заботами. Получив известия о первых днях[822], выеду в Эпир. Напиши мне, пожалуйста, подробно в ближайшем письме, каким оказалось начало. Написано в канун декабрьских календ.

 

LXXXIV. Родным, в Рим

 

[Fam., XIV, 3]

Диррахий, 29 ноября 58 г.

Туллий шлет привет своей Теренции, Туллии и Цицерону.

1. Я получил от Аристокрита три письма, которые я почти смыл слезами; я удручен горем, моя Теренция, и меня мучат не столько мои несчастья, сколько твои и ваши. Я более несчастен, чем ты, при всем твоем великом несчастье, оттого что хотя само бедствие является общим для нас обоих, но вина только моя. Моим долгом было либо избежать опасности, согласившись быть легатом[823], либо оказать сопротивление настойчиво и всеми средствами, либо пасть с мужеством[824]. Не могло быть ничего более жалкого, более постыдного, более недостойного меня, чем это.

2. Поэтому я страдаю как от горя, так и от стыда, ибо мне стыдно, что я не проявил доблести и заботливости ради самой лучшей жены и прелестнейших детей. Ведь у меня днем и ночью перед глазами ваш траур[825] и горе, а также твое слабое здоровье, между тем надежда на спасение очень ничтожна. Враги многочисленны, недоброжелатели — почти все. Выгнать меня было трудно, препятствовать возвращению легко. Все же, пока вы сохраните надежду, я не сдамся, чтобы не казалось, что все погибло по моей вине.

3. Находиться в безопасности, о чем ты беспокоишься, мне теперь очень легко, — ведь даже враги желают мне жить в столь жалком состоянии; все-таки я сделаю то, что ты советуешь. Я выразил благодарность друзьям, согласно твоему желанию, и передал эти письма Дексиппу; я написал, что ты известила меня об их преданности. Что наш Писон проявляет по отношению к нам удивительное рвение и преданность, я вижу и сам, и все рассказывают об этом. Дали бы боги, чтобы я когда-нибудь мог порадоваться такому зятю, находясь вместе с тобой и нашими детьми! Теперь остается надежда на новых народных трибунов и притом — в первые же дни[826], ибо если дело затянется, — кончено.

4. Поэтому я тотчас же посылаю к тебе Аристокрита, чтобы ты могла без промедления написать мне о начале событий и о ходе всего дела. Впрочем, Дексиппу[827] я также велел тотчас же возвратиться и послал передать брату, чтобы он почаще отправлял ко мне письмоносцев. Ведь я теперь нахожусь в Диррахии с той целью, чтобы возможно скорее узнавать о происходящем; при этом я в безопасности, так как я всегда защищал этот город. Когда сообщат, что мои враги приближаются[828], я уеду в Эпир.

5. Ты пишешь, что, если я хочу, ты готова приехать ко мне. Зная, что большая часть этого бремени лежит на тебе, я хочу, чтобы ты была там. Если вы завершите начатое, то мне следует приехать к вам; если же…, но нет надобности дописывать до конца. На основании твоего первого или, самое большее, второго письма я смогу решить, чт о мне делать. Ты только, пожалуйста, пиши мне обо всем самым тщательным образом, хотя я уже должен больше ждать событий, нежели писем. Береги здоровье и верь, что дороже тебя у меня ничего нет и никогда не было. Будь здорова, моя Теренция; мне кажется, что я вижу тебя, и потому исхожу слезами. Будь здорова. Канун декабрьских календ.

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: