Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Глава 15. О ТОМ, КАК БРИЛЬЯНТ Д'ЭМЕРИ ПОПАЛ В РУКИ Д'АРТАНЬЯНА
Пока на Гревской площади разыгрывалась вышеописанная кровавая сцена, несколько заговорщиков собрались у калитки, которая вела в соседний сад. Вложив свои шпаги в ножны, они помогли одному из товарищей сесть на ожидавшую в саду лошадь, а потом, точно спугнутая стая птиц, разлетелись в разные стороны: кто перелез через забор, кто проскользнул в калитку. Всадник вонзил шпоры в бока лошади с такой силой, что она чуть не перепрыгнула через стену; как молния, пронесся он через площадь Бодуайе, затем по улицам, опрокидывая и давя встречных. Через десять минут он очутился перед дверью главного казначейства, дыша так же тяжело, как и его конь. Услышав стук копыт по мостовой, аббат Фуке поспешил к окну и, высунувшись, крикнул всаднику, еще не успевшему соскочить с лошади: — Ну что, Даникан? — Все кончено, — отвечал тот. — Они спасены? — Нет, напротив, повешены. — Повешены! — повторил аббат, побледнев. Внезапно отворилась боковая дверь, и в комнату вошел министр Фуке с бледным, искаженным от горя и гнева лицом. Остановившись на пороге, он прислушивался к разговору, который велся через окно. — Негодяи! — вскричал аббат. — Так‑то вы дрались! — Мы дрались, как львы. — Вернее, как трусливые псы! — Сударь… — Сто хорошо вооруженных бойцов стоят десяти тысяч стрелков, захваченных врасплох. Где Менвиль, этот хвастунишка, уверявший, что он или победит, или умрет? — Он сдержал слово, господин аббат: он мертв. — Мертв? Кто его убил? — Какой‑то демон в образе человека, гигант, у которого словно десять огненных мечей в руках. В одну минуту он потушил огонь, усмирил бунт и вызвал из‑под земли сотню мушкетеров. Фуке поднял голову, на лбу у него выступил пот. — О, Лиодо! О, д'Эмери! — прошептал он. — Они умерли, и я обесчещен! Аббат обернулся и, увидев брата в таком подавленном состоянии, сказал ему: — Полно, не следует так убиваться, сударь. Это судьба! Раз не получилось, как мы хотели, значит, бог… — Молчите, аббат, молчите! — воскликнул Фуке. — Ваши утешения — богохульство… Прикажите лучше этому человеку войти и рассказать, как совершилось это ужасное дело. — Но, брат мой… — Повинуйтесь, сударь! Аббат сделал Даникану знак, и через минуту на лестнице послышались его шаги. В это время за спиной Фуке появился Гурвиль. Приложив палец к губам, он старался удержать министра от слишком бурного проявления отчаяния. Фуке, раздавленный горем, старался сохранить спокойствие. В комнату вошел Даникан. — Докладывайте, — обратился к нему Гурвиль. — Сударь, — начал гонец, — нам было дано приказание похитить осужденных и кричать при этом: «Да здравствует Кольбер!» — Похитить, чтобы сжечь их живьем, не так ли, аббат? — прервал Гурвиль. — Да, таков был приказ, данный Менвилю, который понимал, что он означает. Но Менвиль убит. Это известие скорее успокоило, чем опечалило Гурвиля. — Чтобы сжечь их живьем? — повторил гонец, как будто сомневаясь в возможности подобного приказания, хотя сам участвовал в его исполнении. — Ну, конечно, чтобы сжечь живьем! — грубо оборвал его аббат. — Так, так, сударь, — сказал тот, стараясь по выражению лиц своих собеседников разгадать, в каком духе вести рассказ. — Ну, рассказывайте же, — повторил Гурвиль. — Осужденных, — продолжал Даникан, — привели на Гревскую площадь; тут народ как с цепи сорвался и стал кричать, чтобы их сожгли живьем, а не повесили. — Народ имел на то свои основания, — заметил аббат. — Продолжайте. — Стрелков было оттеснили; в доме, который должен был служить костром для осужденных, вспыхнул пожар, но тут, откуда ни возьмись, тот сумасшедший, тот дьявол, тот гигант, о котором я говорил, — он оказался хозяином этого самого дома, — с помощью еще какого‑то молодого человека выбросил из окна поджигателей, кликнул из толпы мушкетеров, выпрыгнул сам из окна на площадь и принялся так работать шпагой, что стрелки взяли верх, Менвиль пал на месте, осужденных отбили и в три минуты казнили. Несмотря на свое самообладание, Фуке не мог сдержать глухого стона. — А как зовут хозяина этого дома? — спросил аббат. — Не знаю, я его не видал; я все время оставался на страже в саду и знаю обо всем с чужих слов. Мне было приказано, как только все будет кончено, скакать к вам, чтобы рассказать, как было дело. И вот я здесь. — Хорошо, больше нам ничего не нужно от вас, — сказал аббат, все более и более падавший духом при мысли, что он сейчас останется с глазу на глаз с братом. — Вот вам двадцать пистолей, — сказал Гурвиль. — Ступайте и старайтесь впредь так же, как в этот раз, защищать подлинные интересы короля… — Слушаю, сударь, — сказал гонец, кланяясь и пряча деньги в карманы. Не успел он выйти из комнаты, как Фуке очутился между аббатом и Гурвилем. Оба одновременно раскрыли рот, чтобы заговорить. — Нет, не оправдывайтесь, — вскричал Фуке, — и не сваливайте вину на других! Если бы я был истинным другом д'Эмери и Лиодо, я никому не доверил бы заботы об их спасении. Виноват я один, и лишь я должен сносить все упреки и угрызения совести. Оставьте меня, аббат. — Но, надеюсь, вы не помешаете мне разыскать негодяя, который, в угоду Кольберу, расстроил весь наш превосходно задуманный план? Благое дело — любить своих друзей, но не дурно, мне кажется, и преследовать врагов. — Довольно, аббат, уйдите, прошу вас, и не являйтесь до новых приказаний. Я считаю, что мы должны вести себя крайне осторожно. У вас перед глазами ужасный пример. Господа, я запрещаю вам обоим всякие насилия. — Никакие запрещения, — проворчал аббат, — не могут помешать мне отомстить врагу за оскорбление нашей фамильной чести. — А я, — произнес Фуке тоном, не терпящим возражений, — при малейшем нарушении моей воли немедленно брошу вас в Бастилию. Примите это к сведению, аббат. Аббат поклонился, покраснев. Фуке сделал знак Гурвилю следовать за ним и направился к своему кабинету. Но в эту минуту, лакей громко доложил: — Господин д'Артаньян. — Это кто такой? — небрежно спросил министр у Гурвиля. — Отставной лейтенант мушкетеров его величества, — тем же тоном ответил Гурвиль. Не придав значения словам Гурвиля, Фуке двинулся дальше. — Виноват, монсеньер, — сказал Гурвиль. — Я полагаю, что этот мушкетер, оставивший королевскую службу, пришел за получением пенсии. — Черт с ним! — возразил министр. — Он явился совсем не вовремя. — Позвольте, монсеньер, передать ему ваш отказ: я с ним знаком. Это такой человек, в лице которого нам при нынешних обстоятельствах лучше иметь не врага, а друга. — Передавайте что хотите, — сказал Фуке. — Передайте ему, — произнес аббат со злобой, присущей служителям церкви, — что денег нет, особенно для мушкетеров. Но не успел он вымолвить эти слова, как полуоткрытая дверь распахнулась, и в комнату вошел д'Артаньян. — О господин Фуке, я наперед знал, что для мушкетеров у вас нет денег. Я шел сюда с тем, чтобы получить не деньги, а отказ. Считаю, что уже получил его, благодарю и желаю вам всего доброго. Пойду теперь за деньгами к господину Кольберу. И, довольно небрежно поклонившись, он вышел. — Гурвиль, верните этого человека, — приказал Фуке. Гурвиль догнал д'Артаньяна на лестнице. Услыхав за спиною шаги, д'Артаньян обернулся и узнал Гурвиля. — Хороши порядки, сударь, у ваших господ финансистов, — сказал мушкетер. — Я прихожу к господину Фуке получить сумму, назначенную мне его величеством, а он встречает меня так, словно я нищий, явившийся просить милостыню, или жулик, готовый стянуть что‑нибудь из серебра. — Но вы, кажется, произнесли имя Кольбера, дорогой господин д'Артаньян? Вы сказали, что идете к нему? — Да, я иду к нему, хотя бы для того, чтобы получить сведения о людях, которые поджигают чужие дома, крича: «Да здравствует Кольбер!» Гурвиль насторожился. — Ах, вы намекаете на то, что произошло на Гревской площади? — Ну конечно. — Но разве эти события как‑нибудь коснулись вас? — Кольбер превращает мой дом в костер, и это, по‑вашему, не касается меня! — Ваш дом… Ваш дом хотели сжечь? — Ну да. — Значит, это вы владелец кабачка под вывеской «Нотр‑Дам»? — Да, я стал им с неделю тому назад. — Уж не вы ли тот отважный военный, который рассеял бунтовщиков, собиравшихся сжечь живьем осужденных? — Поставьте себя на мое место, господин Гурвиль. Я — военный и в то же время домовладелец. Как военный, я должен содействовать исполнению приказа короля, как собственник — охранять свой дом от огня. Я и выполнил разом обе обязанности, отдав господ Лиодо и д'Эмери в руки стрелков. — Так это вы выбросили кого‑то из окна? — Да, я, — скромно отвечал д'Артаньян. — И убили Менвиля! — Пришлось, к сожалению, — заявил мушкетер с поклоном, точно принимая поздравления. — Словом, это вы были причиной того, что осужденные повешены? — Да, вместо того чтобы быть заживо сожженными. И я горжусь этим, сударь. Я избавил этих несчастных от ужаснейших мучений. Понимаете ли, господин Гурвиль, их хотели сжечь заживо! Ведь это превосходит всякое воображение. — Не стану вас больше задерживать, господин д'Артаньян, — сказал Гурвиль, желая избавить министра от встречи с человеком, нанесшим ему такой тяжелый удар. — Нет, нет, — вмешался Фуке, стоявший все время за дверью и слышавший весь разговор. — Напротив, прошу вас войти, господин д'Артаньян. — Простите, господин министр, — заговорил д'Артаньян, — но мне время дорого. Я должен еще побывать у господина Кольбера, чтобы переговорить с ним и получить следуемые мне деньги. — Вы можете получить их здесь, сударь, — сказал Фуке. Д'Артаньян с удивлением взглянул на министра. — Вам дали здесь необдуманный ответ, я слыхал его, — продолжал Фуке. — А между тем человек ваших достоинств должен быть известен всем. Д'Артаньян поклонился. — У вас есть ордер? — спросил Фуке. — Да, господин министр. — Я сам выдам вам деньги. Пройдите со мною. Сделав Гурвилю и аббату знак остаться в комнате, он увел д'Артаньяна в свой кабинет. — Сколько вам следует получить, сударь? — спросил он. — Что‑то вроде пяти тысяч ливров, монсеньер. — Это, вероятно, оставшееся за казною жалованье? — Нет, это жалованье за четверть года вперед. — Вы получаете за четверть года пять тысяч ливров? — спросил министр, внимательно всматриваясь в мушкетера. — Значит, король назначил вам двадцать тысяч ливров в год? — Да, монсеньер, я получаю в год двадцать тысяч ливров. Вы находите, что это слишком много? — Я? — с горькой улыбкой возразил Фуке. — Если б я умел распознавать людей, если б во мне было побольше осторожности и рассудительности вместо легкомыслия я ветрености, — словом, если бы я, подобно иным людям, умел устраивать свою жизнь, вы получали бы не двадцать, а сто тысяч ливров в год и служили бы не королю, а мне. Д'Артаньян слегка покраснел. В похвалах, в самом тоне льстеца всегда заключается тонкий яд, действующий даже на самых сильных духом людей. Министр выдвинул ящик стола, достал четыре свертка монет и положил их перед мушкетером. Гасконец развернул один из них. — Здесь золото, — сказал он. — Да, оно меньше обременит вас, сударь. — Но ведь в этих свертках двадцать тысяч ливров, монсеньер, а мне нужно только пять. — Я хочу избавить вас от труда являться в главное казначейство четыре раза в год. — Монсеньер, вы подавляете меня своей любезностью. — Я только исполняю свой долг, шевалье. Надеюсь, вы не сохраните дурного чувства ко мне под влиянием необдуманных слов моего брата. Это человек с очень вспыльчивым, своенравным характером. — Монсеньер, — возразил д'Артаньян, — поверьте, меня огорчают только ваши извинения. — Так я не буду больше извиняться, попрошу вас только оказать мне любезность. — Любезность? О, монсеньер! Фуке снял с пальца брильянтовый перстень, стоимостью, по крайней мере, в тысячу пистолей. — Сударь, — обратился он к д'Артаньяну, — этот брильянт был подарен мне другом детства, человеком, которому вы оказали огромную услугу. Голос его заметно дрогнул. — Услугу? — с удивлением произнес д'Артаньян. — Я оказал услугу одному из ваших друзей? — Да, и вы не могли еще позабыть о ней, так как сделали это не далее как сегодня. — Как же звали вашего друга? — Д'Эмери. — Но ведь это один из казненных! — Да, одна из жертв… Итак, господин д'Артаньян, в память услуги, оказанной вами Д'Эмери, прошу принять от меня этот перстень. Сделайте это из чувства расположения ко мне. — Но, монсеньер… — Примите, примите его, прошу вас. Сегодня у меня день глубокой печали… Позже, быть может, вы все узнаете. Сегодня я потерял друга и стараюсь найти нового. — Но, господин Фуке… — Прощайте, господин д'Артаньян, или, лучше сказать, до свиданья! воскликнул Фуке, чувствуя, что его сердце разрывается от скорби. С этими словами министр вышел из кабинета, оставив д'Артаньяна с двадцатью тысячами ливров и с перстнем в руке. — Гм! — в мрачном раздумье произнес мушкетер. — Ничего не могу понять… Одно могу сказать: это благородный человек… Пойду‑ка теперь к Кольберу… Может быть, он объяснит мне что‑нибудь. И он направился к выходу.
Глава 16. КАКУЮ СУЩЕСТВЕННУЮ РАЗНИЦУ НАШЕЛ Д'АРТАНЬЯН МЕЖДУ МОНСЕНЬЕРОМ СУПЕРИНТЕНДАНТОМ И Г‑НОМ ИНТЕНДАНТОМ
Кольбер жил на улице Нев‑де‑Пти‑Шан, в доме, принадлежавшем Ботрю. Крепкие ноги д'Артаньяна донесли его туда в какие‑нибудь четверть часа. Когда д'Артаньян пришел к новому фавориту, весь двор его дома был полон стрелков и полицейских, собравшихся, чтобы принести ему свои поздравления или извинения, смотря по тому, будет ли он их хвалить или бранить. Льстивость у подобных людей — такой же инстинкт, как чутье у животных. Они отлично понимали, что доставят удовольствие Кольберу, рассказав, какую роль играло его имя в недавних уличных беспорядках. Д'Артаньян попал как раз в тот момент, когда начальник конвоя докладывал Кольберу. Не замеченный последним, мушкетер стал позади стрелков, у самых дверей. Несмотря на нежелание Кольбера, мрачно хмурившего свои густые брови, офицер отвел его в сторону, говоря: — Если вы задумали, сударь, чтобы народ сам совершил суд над изменниками, вам следовало предупредить нас. При всем нашем стремлении угодить вам и не действовать наперекор вашим планам, мы должны были исполнить отданный приказ. — Трижды дурак! — вскричал Кольбер в бешенстве, встряхивая своими густыми, как грива, черными волосами. — Что за вздор вы мелете! По‑вашему, я хотел устроить бунт? Да вы пьяны или с ума сошли? — Но, сударь, ведь они кричали: «Да здравствует Кольбер! — возразил начальник конвоя в сильном смущении. — Какая‑нибудь горсточка бунтарей… — Нет, сударь, вся площадь. — Неужели народ в самом деле кричал: «Да здравствует Кольбер!»? спросил интендант, просветлев. — Уверены ли вы в том, что говорите? — Крики были такие, что глухой услышал бы. — И это действительно кричал народ, самый настоящий народ? — Конечно, сударь, этот‑то настоящий народ и поколотил нас. — Очень хорошо, — произнес Кольбер, всецело занятый своими мыслями. Так вы полагаете, что сжечь осужденных было желанием народа? — О да, конечно. — Это дело другое… Вы дали хороший отпор?.. — Мы потеряли трех человек. — Но, надеюсь, вы никого не убили? — На месте осталось несколько убитых бунтарей, и между ними один человек не простой… — Кто это? — Некто Менвиль, за которым давно уже следила полиция. — Менвиль! — вскричал Кольбер. — Не тот ли, что убил на улице Юшет человека, требовавшего жирного цыпленка? — Он самый, сударь. — И этот Менвиль тоже кричал: «Да здравствует Кольбер!»? — Кричал, и даже громче всех, как бешеный. Лицо Кольбера снова омрачилось и приняло озабоченное выражение; осветившее было его сияние горделивой радости сразу погасло. — Так что же вы говорите, — разочарованно произнес он, — что почин в этом деле шел от народа? Менвиль был моим врагом; он отлично знал, что рано или поздно я непременно повешу его. Он — один из наемников аббата Фуке… Все это было, несомненно, подстроено самим Фуке, ведь казненные — друзья его детства! «Вот как! — подумал д'Артаньян. — Теперь мне все ясно. И все‑таки Фуке, что бы о нем ни говорили, — благородный человек». — Уверены ли вы, что Менвиль убит? — спросил Кольбер офицера. Тут д'Артаньян решил, что ему пора вмешаться в разговор, и выступил вперед. — Да, он убит, господин Кольбер, — сказал он. — Ах, это вы, сударь? — произнес Кольбер. — Он убит мной! — непринужденно ответил мушкетер. — Я полагал, что Менвиль ваш отъявленный враг. — Не мой, а короля, — возразил Кольбер. «Скотина! — подумал д'Артаньян. — Ты вздумал еще лицемерить со мной!» — Я очень счастлив, что мог оказать королю такую услугу, — произнес он вслух. — Не возьметесь ли вы довести это до сведения его величества, господин интендант? — Прошу вас, сударь, определить точнее: что за поручение вы мне даете и что именно должен я передать королю? — отвечал Кольбер язвительным тоном, в котором явственно прозвучала неприязнь. — Я не даю вам никакого поручения, — возразил д'Артаньян со спокойствием, никогда не покидающим насмешников. — Я думал, что вас не затруднит доложить его величеству, что я, попав случайно на Гревскую площадь, расправился с Менвилем и водворил должный порядок. Кольбер широко открыл глаза и вопросительно взглянул на начальника конвоя. — Да, верно, — подтвердил тот. — Этот господин оказался нашим спасителем. — Что же вы сразу не сказали, что пришли сюда сообщить об этом? сказал Кольбер мушкетеру с досадой. — Все объяснилось бы, и вам же было бы лучше. — Вы ошибаетесь, господин интендант, я пришел сюда совсем не для этого. — Однако вы совершили настоящий подвиг. — О, — небрежно произнес мушкетер, — я привык к этому. — Так чему же я обязан честью вашего посещения? — Король приказал мне явиться к вам. — А, значит, вы явились за деньгами? — сказал Кольбер сухо, увидев, что д'Артаньян достает из кармана какую‑то бумагу. — Совершенно верно, сударь. — Потрудитесь подождать, пока начальник конвоя закончит свой доклад. Д'Артаньян весьма дерзко повернулся на каблуках, отвесил Кольберу почти шутовской поклон и быстро направился к двери. Такая решимость очень удивила Кольбера. Он привык, что военные, обычно крайне нуждавшиеся в деньгах, проявляли неистощимое терпенье, приходя к нему. А что, если мушкетер вздумает отправиться к королю и пожалуется на плохой прием, оказанный ему казначеем, или расскажет о своих подвигах? Об этом стоило поразмыслить. Во всяком случае, в данный момент не следовало раздражать д'Артаньяна отказом, безразлично, пришел ли он от имени короля или по собственному почину. Мушкетер оказал королю очень большую услугу, и так недавно, что ее не могли еще забыть. Взвесив все это, Кольбер решил подавить свое высокомерие и вернуть д'Артаньяна. — Как, вы уже покидаете меня, господин Д'Артаньян? — спросил он. Д'Артаньян обернулся. — А почему бы и нет? — спокойно проговорил он. — Ведь нам не о чем больше разговаривать. — Но вы, вероятно, хотите получить деньги по ордеру? — Я? Ничего подобного, уважаемый господин Кольбер. — Ну так по чеку? Как вы на службе короля раздаете в нужных случаях удары шпаги, так и я немедленно плачу по предъявленному мне документу. Прошу вас, предъявите его. — Ни к чему, господин Кольбер, — отвечал Д'Артаньян, внутренне наслаждаясь явным замешательством интенданта, — мне уже уплачено. — Уплачено? Но кем же? — Суперинтендантом. Кольбер побледнел. — Объяснитесь точнее, — произнес он сдавленным голосом. — Зачем же вы показываете мне документ, по которому уже уплачено? — Из чувства долга, дорогой господин Кольбер. Король приказал мне получить первую четверть жалованья, которое ему угодно было мне назначить. — Получить от меня? — Не совсем так. Его величество сказал: «Сходите к Фуке, и если у него не окажется денег, ступайте к Кольберу». Лицо Кольбера на мгновение просветлело. — Значит, у суперинтенданта оказались деньги? — Да, наверно, у него нет недостатка в деньгах, если, вместо четверти годового оклада, то есть пяти тысяч ливров… — Пять тысяч ливров? За четверть года? — воскликнул Кольбер, не менее Фуке изумленный значительностью суммы, назначенной за солдатскую службу. — Но ведь это составляет двадцать тысяч в год. — Совершенно верно, двадцать тысяч в год. Вы считаете не хуже покойною Пифагора, господин Кольбер. — Могу от души вас поздравить с подобным окладом, — сказал Кольбер с ядовитой усмешкой. — Он в десять раз превышает жалованье интенданта. — Однако король извинился, что предлагает мне слишком мало, и обещал увеличить мой оклад со временем, когда разбогатеет. Но мне пора, я очень спешу. — Так… Против ожидания короля, суперинтендант выдал вам деньги? — Да, а вы, тоже против ожидания короля, отказали мне. — Я не отказывал вам, сударь, а просил только обождать немного. Итак, вы говорите, что господин Фуке уплатил вам ваши пять тысяч ливров. — Да, так поступили бы вы… Но он сделал для меня нечто большее, дорогой господин Кольбер. — Что же именно? — Он любезно отсчитал мне полностью весь оклад, заявив, что для короля касса у него всегда полна. — Весь оклад?.. Следовательно, господин Фуке вместо пяти тысяч ливров выдал вам двадцать тысяч? — Да, сударь. — Но зачем же? — Затем, чтобы избавить меня от трех лишних посещений главного казначейства. Как бы то ни было, а у меня в кармане двадцать тысяч ливров новенькими золотыми. Как вы видите, я не нуждаюсь в вас и явился сюда только для того, чтобы соблюсти формальности. С этими словами д'Артаньян хлопнул себя по кармана и, улыбнувшись и показав при этом тридцать два зуба, белизне которых мог бы позавидовать юноша. Эти зубы словно говорили: «Дайте нам на каждого по маленькому Кольберу, и мы живо съедим его». Подчас змея так же смела, как и лев, ворона так же храбра, как орел, и вообще нет ни одного животного, даже из самых трусливых, которое не проявило бы мужества, когда дело коснется самозащиты. Поэтому и Кольбер не испугался тридцати двух зубов д'Артаньяна и, приняв суровый вид, сказал: — Сударь, но суперинтендант не имел права делать того, что сделал. — Почему? — спросил д'Артаньян. — Потому что ваш ордер… Не потрудитесь ли вы показать мне ваш ордер? — Охотно; вот он. Кольбер схватил бумагу с поспешностью, возбудившею в мушкетере невольное беспокойство и сожаление о том, что он ее отдал. — Вот видите, — продолжал Кольбер, — королевский приказ гласит: «По предъявлении сего уплатить господину д'Артаньяну сумму в пять тысяч ливров, составляющую, четверть назначенного ему мною годового оклада». — Совершенно верно, приказ таков, — отвечал д'Артаньян с преувеличенным спокойствием. — Значит, король считал нужным дать вам всего лишь пять тысяч ливров. Почему же суперинтендант выдал вам больше? — Вероятно, потому, что мог дать больше; ведь это никого не касается. — Вполне естественно, что вы не сведущи в счетоводстве, — с сознанием собственного превосходства заметил Кольбер. — Скажите, пожалуйста, как бы вы поступили, если вам нужно было бы уплатить тысячу ливров? — Мне никогда не приходилось платить тысячу ливров, — возразил д'Артаньян. — Но ведь не станете же вы платить больше того, что должны! — раздраженно вскричал Кольбер. — Во всем этом мне ясно одно: у вас одна манера рассчитываться, а у господина Фуке — другая, — заметил мушкетер. — Моя манера единственно правильная. — Я не отрицаю. — А между тем вы получили то, что вам не причиталось. Глаза д'Артаньяна сверкнули молнией. — Вы хотите сказать: получил вперед то, что должен был получить потом? Если б я получил то, что мне не причиталось, я совершил бы кражу. Кольбер ничего не ответил на этот щекотливый вопрос. — Вы должны в кассу пятнадцать тысяч ливров, — сказал он в порыве служебного рвения. — В таком случае окажите мне кредит, — с неуловимой иронией отвечал д'Артаньян. — И не подумаю, сударь. — Что такое? Вы намерены отобрать у меня эти три свертка золотых? — Вы вернете их в мою кассу. — Ну, нет! Не рассчитывайте на это, господин Кольбер. — Но король нуждается в своих деньгах, сударь. — А я, господин Кольбер, нуждаюсь в деньгах короля. — Может быть, но вы вернете мне эту сумму. — Ни за что на свете. Я слышал, что хороший кассир ничего не возвращает, но и не берет обратно. — Посмотрим, сударь, что скажет король, когда я покажу ему этот ордер, который доказывает, что господин Фуке не только уплатил то, чего не следует, но и не удержал документа, по которому произвел уплату. — А, теперь мне понятно, господин Кольбер, для чего вы отобрали у меня бумагу! — вскричал д'Артаньян. В голосе его звучала угроза, но Кольбер не уловил ее. — Вы поймете это лучше впоследствии, — сказал он, подняв руку, в которой был ордер. — О, я и так прекрасно понимаю, что мне нечего дожидаться, господин Кольбер! — воскликнул д'Артаньян, быстро выхватив бумагу из руки Кольбера и спрятав ее в карман. — Но это насилие, сударь! — крикнул Кольбер. — Полно, стоит ли обращать внимание на выходку грубого солдата, проговорил д'Артаньян. — Счастливо оставаться, дорогой господин Кольбер. И, рассмеявшись прямо в лицо будущему министру, он вышел из кабинета. — Ну, теперь этот господин будет меня обожать, — сказал про себя мушкетер. — Жаль только, что я едва ли с ним когда‑нибудь встречусь.
|
Последнее изменение этой страницы: 2019-06-19; Просмотров: 222; Нарушение авторского права страницы